Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
— Но… этот ларец с жемчугом принадлежит мне! — заметила Андре.
— Никогда не прикасайся к этому жемчугу, иначе обожжешься. Каждая из этих жемчужин обладает необычными свойствами… Они оставляют пятна бесчестья на лбах, к которым прикасаются…
Андре содрогнулась.
— Я оставлю этот ларец у себя, сестра, чтобы передать его владельцу. Повторяю: это не наша вещь, нет, и мы на нее не претендуем.
— Как тебе угодно, брат, — отвечала Андре, дрожа от стыда.
— Дорогая сестричка! Оденься, чтобы нанести прощальный визит ее высочеству дофине. Держись с ней спокойно, почтительно, дай ей понять, что тебе жаль уезжать от столь благородной покровительницы.
— Да, мне в самом деле очень жаль, — в волнении прошептала Андре. — Это тем более тяжко в моем несчастье.
— Я сейчас отправлюсь в Париж, сестричка, и вернусь к вечеру. Мы уедем отсюда, как только я приеду. Расплатись пока со всеми долгами.
— Я никому ничего не должна — ведь Николь убежала… A-а, я забыла Жильбера…
Филипп вздрогнул: глаза его засверкали.
— Ты задолжала Жильберу? — вскричал он.
— Да, — самым естественным тоном отвечала Андре, — он с начала сезона поставлял мне цветы. Ты сам мне говорил, что иногда я бываю слишком сурова и несправедлива к этому юноше, а он очень вежлив… Я попробую отплатить ему иначе…
— Не ищи Жильбера, — пробормотал Филипп.
— Почему? Должно быть, он в саду, я его, пожалуй, вызову сюда.
— Нет, нет! Не стоит терять драгоценного времени… Я сейчас пойду через аллеи и найду его… Я сам с ним поговорю… Я с ним расплачусь…
— Ну, хорошо.
— Прощай! До вечера!
Филипп поцеловал у девушки руку; она сжала его в объятиях, и он услышал, как стучит ее сердце. Не теряя времени, он отправился в Париж, и вскоре карета остановилась у ворот небольшого особняка на улице Кок-Эрон.
Филипп был уверен, что найдет там отца. Со времени необъяснимой ссоры с Ришелье жизнь в Версале стала казаться старику невыносимой, и он пытался, как всякий человек действия, обмануть бездеятельность, перемещаясь с места на место.
Когда Филипп постучал в слуховое оконце калитки, барон с проклятиями мерил шагами небольшой сад особняка и прилегавший к саду дворик.
Заслышав стук, он вздрогнул от неожиданности и пошел отпирать сам.
Он никого не ждал и потому нежданный визит пробудил в нем надежду: в своем падении несчастный старик пытался ухватиться за любой сук.
Вот почему он встретил Филиппа с чувством досады, а также с едва заметным любопытством.
Однако едва он взглянул на своего юного собеседника и увидел застывшее выражение мертвенно-бледного лица и плотно сжатые губы, как ему тотчас расхотелось задавать вопросы, уже готовые было сорваться с языка.
— Вы? — только и произнес он. — Какими судьбами?
— Я буду иметь честь объяснить вам это в свое время, — отвечал Филипп.
— Что-нибудь серьезное?
— Да, это весьма серьезно.
— Вечно этот мальчишка пугает своими дурацкими церемониями!.. Ну, какую же новость вы мне принесли: приятную или неприятную?
— Ужасную! — торжественно промолвил Филипп.
Барон покачнулся.
— Мы одни? — спросил Филипп.
— Ну да!
— Не угодно ли вам будет войти в дом?
— Почему бы нам не поговорить на открытом воздухе, вот под этими деревьями?..
— Потому что есть вещи, о которых не говорят под открытым небом.
Барон взглянул на сына и, повинуясь его молчаливому приглашению, последовал за ним в комнату с низким потолком, придав себе невозмутимый вид и даже выдавив улыбку. Филипп уже отворил дверь.
После того как двери были тщательно заперты, Филипп подождал, пока отец подаст ему знак начинать. Когда барон удобно расположился в лучшем кресле гостиной, Филипп заговорил.
— Отец! — сказал он. — Мы с сестрой решили с вами расстаться.
— Как так? — в величайшем изумлении спросил барон. — Вы собираетесь отлучиться?.. А как же служба?
— Для меня службы больше не существует: как вы знаете, обещание короля не выполнено… к счастью.
— Я не понимаю, что значит «к счастью».
— Сударь…
— Объясните, как можно чувствовать себя счастливым, не став командиром отличного полка? Вы уж слишком далеко заходите в своей философии.
— Я захожу достаточно далеко, чтобы не предпочесть позор ради удачи, только и всего. Впрочем, не будем вдаваться в подобного рода рассуждения…
— Нет уж, черт побери, почему же не поговорить?!
— Я прошу вас!.. — проговорил Филипп так твердо, словно хотел сказать: «Я не желаю!»
Барон насупился.
— А что ваша сестра?.. Неужели и она забыла свои обязанности, службу у ее высочества…
— Отныне она должна пожертвовать этими обязанностями во имя других.
— Какого рода эти ее новые обязанности, скажите на милость?
— Насущно необходимые!
Барон поднялся.
— Самая глупая порода людей, — проворчал он, — это те, что обожают говорить загадками.
— Разве для вас загадка то, о чем я с вами толкую?
— Я не понимаю ни слова! — воскликнул барон, с апломбом, удивившим Филиппа.
— В таком случае, я готов объясниться: моя сестра уезжает, потому что вынуждена избегать бесчестья.
Барон расхохотался.
— Силы небесные! Что за примерные у меня дети! Сын оставляет надежду получить полк, потому что опасается бесчестья! Дочь отказывается от права табурета потому, что боится бесчестья! И взаправду вернулись времена Брута и Лукреции! Мое время, разумеется, было дурно: ведь оно ни в какое сравнение не идет с золотыми днями философии. Раньше, если человек замечал, что ему грозит бесчестье, а он, как вы, носил шпагу и брал, как вы, уроки у двух мастеров и трех полковых учителей фехтования, он прежде всего брал шпагу и закалывал виновника этого бесчестья.
Филипп пожал плечами.
— Да, то, что я говорю, малоубедительно для филантропа, который не выносит вида крови. Однако офицерами рождаются совсем не для того, чтобы стать потом филантропами.
— Я не хуже вашего понимаю, что такое долг чести, но пролитая кровь отнюдь не искупает…
— Пустые фразы!.. Так может говорить… философ! — вскричал старик, выглядевший в гневе даже довольно величественно. — Мне следовало бы сказать: трус!
— Вы хорошо сделали, что не сказали этого, — заметил Филипп, побледнев и задрожав от негодования.
Барон выдержал полный лютой ненависти угрожающий взгляд сына.
— Я уже говорил, — продолжал он, — и мои слова не лишены здравого смысла, как бы ни пытались меня убедить в обратном: бесчестье в нашем мире идет не от самого поступка, а от пересудов. Да, это так и есть!.. Если вы совершите преступление перед глухим, слепым или немым, разве вы будете обесчещены? Ну, конечно, вы сейчас приведете мне этот глупый афоризм: «Лишь преступление — не плаха нас позорит…» Такие речи хороши для женщин и детей, а с мужчиной, черт побери, говорят на другом языке!.. Я воображал, что мой сын — мужчина… Если слепой прозрел, глухой начал слышать, немой заговорил, вы должны со шпагой в руках выколоть глаза одному, проткнуть барабанные перепонки другому, отрезать язык третьему. Вот так отвечает обидчику, посягнувшему на его честь, дворянин, носящий имя Таверне-Мезон-Руж!
