Александр Мацкин - Орленев
всем духовно и разносить по всему миру жгучую и страстную проповедь
чистейшего искусства... А проза жизни, неудачи рассеивали светлые мысли,
как дым, и колебания овладевали мною вновь», — вспомипал впоследствии
Орленев эту ялтинскую осень 1904 года 9.
покупки газеты «Курьер» с помощью Саввы Морозова, о Марии
Федоровпе Андреевой, которая служит теперь в рижском театре,
замечая при этом, что, если Андреев пошлет ей «фотофизию свою,
она будет довольна, ибо тебя она зело уважает, и это такой же
факт, как и то, что по лестнице идет ко мне Орленев». Далее мы
читаем: «Здравствуйте!..» — это уже обращение к Орленеву.
«А вы, м’сье, до свидания!» — это к Андрееву. Заканчивается
письмо припиской: «Привидения» сидят рядом со мной, и от них
пахнет перегорелой водкой» 10. Как видите, беспутный актер ос¬
тается беспутным, что не помешает Горькому несколько месяцев
спустя, в декабре 1904 года, обратиться к известному немецкому
режиссеру Рейнхардту с просьбой помочь Орленеву организовать
его берлинские гастроли. Без участия Горького и вмешательства
Рейнхардта снять театр в Берлине в разгар сезона было бы не¬
возможно.
На разные темы беседовали Горький и Орленев — о русско-
японской войне, о смерти Чехова и его месте в русской литера¬
туре, о будущем театра, о пользе и вреде гастролерства, о пьесе
Чирикова, о многом, многом, вплоть до программы вечера в пользу
нуждающихся больных, в котором оба приняли участие (27 сен¬
тября). Почему же в этих беседах они не коснулись игры Орле-
нева в «На дне»? Он ничего о том не сказал, и Горький его не
спросил. Если были бы рецензии, споры, шум вокруг его роли,
Орленев, вероятно, не стерпел бы и как-нибудь высказался.
А если все молчат, зачем ему признавать свою неудачу и де¬
литься сомнениями?
Играть Алексея Ванюшина ему было не очень интересно, по¬
тому что он не мог представить себя в образе этого блудного ку¬
печеского сына, не было такой точки, где бы пересеклись их
судьбы. В противоположность тому роль Актера в «На дне» пона¬
чалу захватила его своей родственностью, он шел к ней по клас¬
сическому канону Станиславского «от себя» — может быть, и его
ждет такая же ранняя и бесславная старость и смерть удавлен-
пика на пустыре. Ведь говорил ему когда-то Николай Тихонович,
что он умрет под забором! А что если это вещие слова? Орленеву
стало жаль себя, он расчувствовался и быстро приготовил эту не¬
многословную и чуть-чуть монотонную роль доверчивого, слабого
духом и сломленного обстоятельствами человека. Вот когда его
нервы действительно пришли в полное расстройство. И только
сыграв несколько спектаклей, он почувствовал, что навязчивая
биографичность тоже стеснительна для творчества. И какая в этом
случае родственность, если Актер у Горького не верит и никогда
пе верил в свой талант, о чем недвусмысленно говорит Луке в на¬
чале второго действия («Я, брат, погиб... А почему — погиб?
Веры у меня не было. .. Кончен я...»), он же, Орленев, и в пло¬
хие дни жизни полон новых и новых замыслов и воли к твор¬
честву, и хотя пьет, но ведь не спился и не сопьется. . .
Конечно, горька и безысходна судьба Актера в «На дне»,
у которого нет даже своего имени. «Даже собаки имеют клички» —
говорится в пьесе, а ничтожество Актера так безмерно, что у него
нет и клички. Этот потерянный и смертельно больной человек
вызывает глубокое сострадание. Но Орленев не раз видел траге¬
дии актеров, и притом таких замечательных, как Иванов-Козель-
ский, рядом с собой, в жизни. Он бывал у своего учителя и тогда,
когда в самом расцвете лет тому изменили силы и слава была уже
далеко позади. Иванов-Козельский не декламировал, не жестику¬
лировал, не жаловался, не суетился, он ушел в себя, сосредото¬
чился, был спокоен, искал одиночества, избегал публичности.
Картина, как видите, совсем другая. В самом деле, трагедия Ак¬
тера у Горького, если оставить в стороне социальные причины,—
это трагедия заурядного, незадачливого, несчастливого человека.
На взлет искусства здесь нет и намека: гибнет просто человек, и
разве этого мало? Позы и монологи Актера, его причастность и
привязанность к театру придают этой гибели трагически подчерк¬
нутый характер, где пошлость наигранной сценической рутины
мирно уживается с отчаянием медленного умирания. Итак, уже
вскоре Орленев понял, что выбрал для своего исповедничества не¬
подходящую натуру, близкую ему по некоторым внешним при¬
знакам и далекую по сути. Надо было все начинать сызнова, и он
начал бы, если бы, пока репетировал и играл, не убедился в том,
что «На дне» пьеса ансамблевая, она не делится на первые и вто¬
рые роли, в ее композиции все равнозначно и равно необходимо
и претендовать на лидерство Актера он не может. Как же тогда
ему справиться с этой пьесой на гастролях, со случайными парт¬
нерами? И, появившись на афишах орленевской труппы, она не
удержалась в ее репертуаре.
Время шло, и он все больше втягивался в ритмы гастролер¬
ства, хотя по-прежнему уставал от бездомной жизни и преврат¬
ностей судьбы. Он получал много денег, но тратил их бестолково,
и дни благоденствия сменялись днями нужды. Нераспорядитель¬
ный антрепренер, задержка театрального багажа и вынужденная
отмена спектакля, плохие сборы где-нибудь в Мозыре или Каза-
тине, и ему уже надо было изворачиваться, чтобы прокормить
труппу и продержаться самому. Эти постоянные неурядицы
сильно досаждали Орленеву, но какой у него был выбор? Газеты
много тогда писали о Мамонте Дальоком, очень талантливом и
экстравагантном актере, тоже гастролере (впоследствии извест¬
ном анархисте), в годы русско-японской войны неожиданно сме-
пившем театр на коммерцию с тысячными оборотами и. По одним
сведениям — он поставлял в действующую армию сапоги и теп¬
лую одежду, по другим — продовольствие, по третьим — медика¬
менты, но независимо от того, что поставлял, нажил на подрядах
большое состояние, которое, правда, спустил еще быстрее, чем
нажил. Предпринимательство Дальского казалось Орлепеву не¬
простительным мародерством, он видел в этой авантюре и нечто
нелепо-фарсовое: Карл Моор торгует валенками! Нет, он не про¬
даст душу дьяволу и будет держаться своего пути, не думая о вы¬
годе и достатке. Однако, избрав этот путь, не пренебрег ли он ин¬
тересами искусства?
Время идет, и эта беспокойная мысль о будущем преследует
его, как и прежде. Потом он напишет в мемуарах: «.. .какая-то
жгучая тоска сжимала мне сердце» 12. Не слишком ли тяжелое
бремя он взял на себя — можно ли строить театр в одиночку?
Встречи с Горьким и Найденовым кончились для него неудачно.
А почему он не играет Чехова — только ли потому, что на него
молится и боится провала, который испортит их отношения? Это
обстоятельство немаловажное, но есть еще более важное. Чехова
нельзя играть, по гастрольной привычке выдвигая вперед лидера,
как на скачках, и оставляя всем прочим только вспомогательную
функцию сопровождения и аккомпанемента. Гармония в пьесах
Чехова исключает возможность такой иерархии, это союз равных
при разных обязанностях; ансамбль Художественного театра по¬
служил тому великим уроком. А разве его труппа выдержит такое
испытание? Скитаясь по провинции, он не расстается с заветной
мечтой о своем театре, который попеременно будет выступать
в столицах и ездить по стране. В газетной хронике тех лет часто
мелькают сообщения о планах Орленева: он открывает свой театр
в Петербурге, он снимает театр у Неметти, он вступает в труппу
Комиссаржевской.. . Приводятся и подробности: для него пере¬
страивается зал в доме Елисеева на Невском, уже известен состав
