Александр Мацкин - Орленев
лись (каждый прислал но пятьсот рублей), и, не зная куда ему
ехать раньше, он решил сперва вволю погулять в Италии. Гулял
он с такой удалью и размахом, что Назимова сбежала от него
в Россию, а он почему-то очутился в Вене, откуда с грехом по¬
полам добрался до Екатеринослава, поскольку оказалось, что та¬
мошний антрепренер первым выслал ему деньги.
Орленеву нравился такой веселый разгул и ничем не стеснен¬
ная свобода, но он платил за это дорогой ценой. Вот один из не¬
приятных аспектов его гастролерства. Со времен «Царя Федора»
все новые работы Орленева шумно обсуждались в газетах, у него
было много недоброжелателей, но даже те, кто плохо к нему от¬
носился, не проходили мимо его ролей. Теперь, в годы скитаний,
он сыграл гимназиста Алексея в пьесе Найденова «Дети Ваню¬
шина» и Актера в горьковском «На дне», и роли эти не вызвали
отклика, что, безотносительно к их удаче или неудаче, повергало
его в уныние. Злая ругань была ему гораздо слаще, чем глухое
молчание; из всех форм непризнания он считал самой худшей —
безразличие.
Еще обидней было, что Горький и Найденов, с которыми он был
так хорошо знаком, не откликнулись на его игру в их пьесах. Чи¬
татель, вероятно, помнит, что по совету Орленева и ссылаясь на
него Найденов обратился к Суворину с предложением поставить
его пьесу; премьера состоялась в Петербурге в Театре Литератур¬
но-художественного общества в декабре 1901 года, на несколько
дней раньше, чем в Москве у Корша. С тех пор прошло три чет¬
верти века, и «Дети Ванюшина» все еще держатся в нашем ре¬
пертуаре. Но в сценической истории пьесы, в эстафете сменяю¬
щихся актерских поколений игра Орленева не оставила сколько-
нибудь заметного следа.
В мемуарах он ссылается на такую деталь. У автора в первом
действии Алексей Ванюшин за утренним чаем, убедившись, что
никто не подглядывает, вынимает из кармана карточку неизвест¬
ной зрителю женщины, долго ее рассматривает, целует и потом
достает из ранца (как никак он гимназист!) карандаш и, вполго¬
лоса декламируя, записывает на оборотной стороне карточки
стихи, возможно, заимствованные в каком-нибудь «Чтеце-декла-
маторе». Орленев для большей экспрессии играл эту сцену по-
другому — он срывал с руки манжет и на нем торопливо, как бы
импровизируя и боясь упустить вдохновение, записывал те же
альбомпые стишки как дань своему чувству4.
Согласитесь, что эта деталь, какой бы психологический смысл
Орлеиев ей пи придавал, в масштабе всей роли, я уже не говорю
пьесы,— второстепенного значения. Между тем в истории вражды
и распада семьи Ванюшиных он видел трагедию, затронувшую
целый слой русского общества. И не случайно во время амери¬
канской поездки 1905—1906 годов говорил, что цель его гастро¬
лей — познакомить зрителей в Соединенных Штатах с классиче¬
скими пьесами мирового репертуара, которые им неизвестны или
малоизвестны, однако, прежде чем играть мировую классику, его
труппа должна выступить в отечественных пьесах, чтобы «заслу¬
жить репутацию национального русского театра» 5. И он сперва
играл «Детей Ванюшина», а потом «Привидения».
Искусство Найденова-психолога было близко Орленеву. Он
обратил внимание, например, на авторскую ремарку, относя¬
щуюся к Ванюшину-отцу: «В нем есть что-то подавляющее, гне¬
тущее, исключающее впечатление человека доброго и простого,
хотя этими качествами старик наделен природой в достаточной
степени». Иными словами, герой драмы не всегда таков, каким
кажется даже близким. По этому принципу многомерности Орле-
нев пытался построить и свою роль. Для этого ему надо было са¬
мому себе ответить — кто же такой Алексей Ванюшин, бунт ко¬
торого так связан с пороком. Чего хочет он, семнадцатилетний
юноша, ворующий деньги в отцовском доме, чтобы делать доро¬
гие подарки своей даме не очень строгих правил? Только удоволь¬
ствий? Нет, этот рано повзрослевший гимназист, своего рода хиппи
рубежа века, не соглашается жить по старозаветному закону куп¬
цов Ванюшиных, хотя и не бросает вызова обществу. Он ищет
свободы и спасения на стороне, уходит из семьи и, обосновавшись
в Петербурге в кругу студенческой молодежи, готовит себя к бу¬
дущему. К сожалению, эта обнадеживающая перемена происхо¬
дит за сценой, и зритель узнает о судьбе Алексея из его письма
к родным. Можно ему верить, а можно и не верить. . .
Сильный в изображении кризиса и неблагополучия старого
купеческого быта, Найденов для своего протестующего героя из¬
брал спасительную недомолвку. Орленев не стал ее расшифровы¬
вать, ему казалось, что в этом случае недоговоренность лучше
всякой тенденции. Иначе можно сфальшивить или слукавить.
И, пе меняя сочувственного отношения ко всей пьесе в целом, он
остался холоден к своей роли, в которой ие нашел новой художе¬
ственной задачи, способной зажечь его фантазию. Он выбрал уже
готовую и не раз служившую ему еще в коршевские времена мо¬
дель неврастеника-гимназиста — правда, с некоторой ретушью:
меньше болезненности, больше непринужденности. В черповых
вариантах мемуаров Орленева есть признание, касающееся луч¬
ших его ролей: «Я рассекал свою душу, но зато рассекал и душу
публики»6. Ничего похожего в «Детях Ванюшина» не произошло.
И у Орленева возникла мысль: не сыграть ли ему старика Ваню¬
шина, роль вне его данных, но, может быть, именно потому она
принесет ему удачу, так ведь тоже бывает в театре. Его товари¬
щам по труппе эта мысль показалась несолидной, и они убедили
его не идти на такой очевидный риск.
Не раз, начиная с 1901 года, встречался Орленев в Ялте и
с Горьким, отношения у них были дружественные, но не такие
сердечные, как с Чеховым. Может быть, сдержанность Горького
объясняется эксцентричностью Орленева в быту и даже в одежде,
вполне невинной и все-таки вызывающей, к которой надо было
привыкнуть. К тому же он плохо знал Орленева как актера и
многих его ролей не видел вовсе. Нам известен только один отзыв
Горького. Посмотрев осенью 1904 года в Ялте «Карамазовых», он
сказал: «Знаете, Орленев, что меня в вашем Дмитрии поражает:
это соединение ребенка с зверем», после чего добавил, что, если
он действительно собирается ехать с гастролями за границу, ему
нужно обновить труппу, потому что партнеры у него ненадежные
и так можно осрамить Россию7. Подлинность этих приведенных
Орленевым слов не вызывает сомнений, ведь его книга вышла
при жизни Горького; и в этом случае мемуарист полагался не
только на память, но и на свои записи. Так, например, в одном
из старых блокнотов мы находим его диалог с Горьким о новом
театре, каким он запечатлелся в памяти актера: Горький — А ка¬
ково лицо вашего будущего театра? Орленев — Мы все будем хо¬
дить с открытым лицом. В мемуарах этот диалог воспроизведен
в подробном изложении8, с указанием, что он состоялся па квар¬
тире доктора Алексина после того, как Орленев сыграл перед
Горьким свою переделку пьесы Чирикова «Евреи» (за всех уча¬
стников) и рассказал, что задуманный им театр должен быть бес¬
платным, и что аплодисменты в нем будут отменены, и что во
имя духа коллективности на афишах и в программах не будут
называться фамилии актеров *.
Есть несколько упоминаний Орленева и в письмах Горького
той поры. Так, например, в сентябре 1904 года он пишет Леониду
Андрееву из Ялты — о том, что пробует писать о Чехове и пока
у него не получается («не умею я писать об усопших»), о плане
* «Всевозможные мечтания господствовали над всеми моими поступ¬
ками. Я хотел создать группу верующих экстазных людей, чтобы сплотиться
всем духовно и разносить по всему миру жгучую и страстную проповедь
