Александр Мацкин - Орленев
долго перебивались с хлеба на воду. До конца своих дней Орле¬
нев с горечью вспоминал батумский скандал.
А скандалы с критикой, сколько их было и по каким поводам!
Приезжает Орленев в Таганрог, в репертуаре у него новинка —
* Орленев в мемуарах по ошибке называет его Ждановым.
ибсеновские «Привидения». Публика ломится в театр и после
спектакля долго не расходится; когда наконец смолкают апло¬
дисменты, в тишине слышны рыдания. Потом возбужденная мо¬
лодежь провожает Орленева до гостиницы, усталость валит его
с ног, но от нервного перенапряжения он засыпает только на рас¬
свете. .. Однако «Таганрогский вестник» не входит в обсуждение
спектакля и ответных чувств аудитории, ему интересна не роль
Орленева, а он сам. Что это за странный феномен в русском те¬
атре: вместо благостного покоя, из которого только и может ро¬
диться искусство, у него непрерывное бродяжничество, «безум¬
ная скачка по российским железным дорогам с трескотней в го¬
лове, с бутербродами в зубах, с двумя спектаклями в день
в разных городах». Откуда эта страсть к перемене мест и азарт
скитаний? Не от душевной ли апатии и разочарования в самом
себе? Вот в чем, собственно, и заключается мысль таганрогской
газеты: Орленева перехвалили, и он, ослепленный лестью нетре¬
бовательных людей, растерял то немногое, что имел. Эта бранчли¬
вая статья, которую журнал «Театр и искусство» назвал «пани¬
хидой по таланту Орленева» 28, кончалась такой заупокойной но¬
той: «Теперь, когда он разъезжает по России с «Привидениями»,
мы, быть может, присутствуем на последнем акте житейской
драмы» русского актера, которого погубила преждевременная
«известность». Заметьте, слово известность автор берет в кавычки.
Перед нами особая разновидность критического бесчинства,
так сказать, па теоретической подкладке. А как часто и с какой
иронией рецензенты-ценители задевали достоинство актера. Со¬
лидная киевская газета, например, писала: «г. Орленев ярый реа¬
лист во всем. Он курит на сцене лучшие сигары, наполняющие
ароматом зрительный зал, и пьет настоящее шампанское, запах
которого чувствуется в третьем ряду кресел». Пассаж в смердя-
ковской манере! И что обидно: влиятельный петербургский жур¬
нал «Театр и искусство» немедленно перепечатывает такие за¬
метки, и слышимость этого злословия становится всероссийской.
Однажды, еще в 1901 году, оскорбленный очередным наветом,
Орленев пытался протестовать и написал в журнал Кугеля воз¬
мущенное письмо. Вместо этого письма редакция поместила раз¬
носную заметку, в которой упрекала Орленева в зазнайстве и
нервной раздражительности и весьма развязпо сравнивала с во¬
девильным трагиком Эрастом Громиловым.
Противно быть героем скандальной хроники. Но что поделаешь,
ведь это участь не только его одного, это условие существования,
отступая от которого даже такой почтенный журнал, как «Театр
и искусство», и месяца не проживет. Медея Фигнер, знаменитая
русская оперная артистка, готовившая роли Лизы в «Пиковой
даме» и Иоланты под руководством самого Чайковского, приехала
па гастроли в Баку, и журнал «Театр и искусство», сославшись
на местные газеты, сообщил об оригинальном подарке, которого
она удостоилась: «Артистке поднесли веер, весь сделанный из
сторублевых ассигнаций. Этот дорогой подарок преподнес певице
один из местных нефтепромышленников». Какой лакейский тон
и какие намеки! Орленев может быть доволеп, хоть такой гадости
про него не напишут; у самого бойкого репортера не хватит на то
фантазии. Видимо, недаром Вл. И. Немирович-Данченко в извест¬
ном письме к В. И. Качалову в июле 1921 года, говоря о благо¬
творном влиянии революции на русский театр, особо упомянул
критику, очистившуюся от мещанства: «.. .испарилось что-то
вздорное, засорявшее художественную атмосферу» 29.
И скандалы с публикой, тоже представляющей мещанство, и
притом на многих его уровнях — от невежества и дикости улю¬
люкающей галерки до безобразного пресыщения и социальной
глухоты партера. У искусства Орленева была очень широкая
аудитория; его Раскольникова смотрели и восхищались им, хотя
и по разным причинам, Плеханов в Женеве и рядовые зрители
в самых глухих уголках России. Но находились люди, которым
его игра не нравилась, одним потому, что она затрагивала слишком
тонкую душевную материю, другим потому, что актер, не щадя
своих и чужих нервов, касался многих трагических сторон жизни
современного человека, предлагая вместо комфорта и отдохнове¬
ния — боль и тревогу. Столкновения с шумной и, по недостатку
нравственного развития, склонной к грубым эксцессам публикой
происходили обычно по одному сценарию. В самый напряженный
момент действия откуда-то сверху или из задних рядов разда¬
вался свист, смех или громкое и не очень благозвучное слово, и
в зале сразу наступало веселое замешательство, никак не подхо¬
дившее к событиям пьесы, например разговору Карамазова со
следователем. В таких обстоятельствах от Орленева требовалось
громадное самообладание, чтобы продолжать игру, как будто ни¬
чего не случилось, и подчинить размагниченную, рассредоточен¬
ную аудиторию власти своего искусства. Иногда это ему удава¬
лось, а иногда он срывался и в запальчивости прямо со сцены
обращался к зрительному залу, требуя порядка, а то и вовсе
прекращал игру.
В хронике «Театра и искусства» запечатлено немало таких
случаев. Вот один из ранних и сравнительно мирных. Корреспон¬
дент из Вологды сообщает об инциденте, который произошел
у них в театре на спектакле «Братья Карамазовы»: «Во время
монолога г. Орленева многие из публики, страдающие по состоя¬
нию погоды разпыми бронхитами и катарами горла, стали каш-
лить. г. Орленев обиделся и приказал опустить занавес», потому
что в шуме терялся его голос. После некоторого перерыва спек¬
такль возобновился, и «добрая публика», сообщает корреспон¬
дент, простила гастролеру его нервпую выходку и даже аплоди¬
ровала30. Год спустя Орленев уже серьезно поссорился с ауди¬
торией. На одном из спектаклей в Николаеве, «возмущенный
смехом райка» во время трагического монолога, он, презрев теат¬
ральную иллюзию, на общеупотребительном языке обругал молод¬
чиков, потерявших всякую узду31. Эффект игры был испорчен,
но поступить иначе он не мог. Похожие случаи были в Мелито¬
поле и некоторых других городах. Орленев с болезненностью от¬
носился к этим скандальным выходкам публики: это был удар не
только по его самолюбию, но и поношение того святого дела, ко¬
торому он служил.
Столкновения с мещанством из среды интеллигенции или вы¬
сокопоставленного чиновничества не всегда принимали такой от¬
крытый характер. Случалось, какой-нибудь губернатор делал ему
внушение, что репертуар у него мрачный, тенденциозный и пе
укрепляет у зрителей вкуса к жизни; если он хочет ездить к ним
в будущем на гастроли, пусть об этом задумается! Выслушивать
распеканье было тошно, но, поскольку административные санкции
отсюда еще не следовали, Орленев относился к этим наставлениям
довольно-таки безучастно. Большие огорчения ему приносило ме¬
щанство просвещенное, всячески раздувавшее миф о его привер¬
женности к душевной патологии. Это действительно была самая
уязвимая его точка, болезнь духа занимала большое место в твор¬
честве Орленева, и тому есть объяснение и в особенностях его
биографии и в характере его времени, о чем уже много говори¬
лось в нашей книге. Но нелепо и оскорбительно думать, будто
только болезнью духа исчерпывается содержание его искусства.
Интеллигентное мещанство, оберегая свой покой, в заведомо при¬
