Александр Мацкин - Орленев
всех собравшихся; помещик-самодур, блажь которого не уга¬
даешь,— захотел пировать в отдельном кабинете с невестой и
прогнал прочь жениха, что ему здесь делать; статский генерал,
свихнувшийся на том, что административная механика — та же
армия и чиновник начинается с субординации: «Шекспира
я себе в столоначальники не возьму!» Провинциальная затхлость,
бесчеловечный цинизм, злословие, зависть, невежество. И на этом
фоне юный Рожнов (хотя Орленеву было уже тридцать два года),
возбужденный и чуть растерянный — он и сам не знает, откуда
на него свалилось счастье: красавица Оленька, тысячное прида¬
ное, продвижение по службе. Объяснить это невозможно, он и не
пытается объяснить. . . Он живет минутой, но не ждите от него
тех необыкновенных слов, о которых писала А. Я. Бруштейн. На¬
против, его радостное возбуждение выражается в косноязычии,
для такого торжественного момента какие у него будничные
слова: «Что ж я был бы за свинья, если бы не понял всех благо¬
деяний. . .» И в этой корявости, как ни странно, слышался голос
жизни. Все кругом говорят на дурацки стилизованном, лакейски-
мещанском или замысловатом чиновничьем языке, а он что ду¬
мает, то и скажет, все в простоте, без двусмысленностей, без кан¬
целярского орнамента, с едва-едва заметным юмором или, скорее,
оттенком юмора. Пока что его синие сияющие глаза не видят впе¬
реди ничего угрожающего.
Свадьба кончилась, и тайна разъяснилась: брак Рожнова —
это грязная сделка за его спиной, сговор двух сильных за счет
слабого. Помещик дал деньги, и красавица Оленька должна до¬
статься ему; статский генерал назначил жениха из числа своих
чиновников — и у него свои виды. Но тот, кто платит, по старому
правилу заказывает музыку, и почтенный управляющий казенной
палатой чувствует себя обманутым. Друзья еще с университет-
ских времен, не поделив добычи, становятся врагами — обстоя¬
тельство немаловажное для дальнейшей судьбы Рожнова. Он
в этой игре пешка, лицо подставное, муж для порядка, муж-
ширма.
Между первым и вторым актами проходит два месяца, и быт
в доме Рожнова уже установился. Поначалу он может показаться
идиллией: нарядно одетая жена придает последний штрих празд¬
ничному костюму мужа — достает из шкафа картонку, а из кар¬
тонки цилиндр и приглаживает его щеточкой. Попутно идет нето¬
ропливая беседа, Оленька в игривом тоне жалуется, что у нее есть
муж и вроде как будто нет его, потому что он всегда за бумагами,
пишет и пишет. . . Рожнов смущенно оправдывается, что это на¬
чальство его испытывает: может быть, потому, что он так сча¬
стлив?
Настроение в доме приподнятое: помещик, их могуществен¬
ный покровитель, пригласил молодых супругов на свои именины,
и вместе с ними и Марьюшку — сестру Рожнова, девочку милую,
но восторженную до юродства. От наплыва чувств она суетится и
усаживает братца и его жену поэффектней, по образцу инсцени¬
рующих покой и довольство семейных фотографий той далекой
поры. «Чудо, как бесподобно»,— восхищается Марьюшка живой
картинкой. И на этом идиллия обрывается. Приходит вдова-са¬
лопница и пугает беднягу Рожнова страшными кознями, которые
готовятся против него. Он не пугается, но настораживается. По¬
том мстительный генерал, любитель муз, с явным намерением по¬
куражиться присылает ему пьесу, с тем чтобы он переписал ее
к утру. Фантазия безобразная, а ослушаться невозможно. Спа¬
сает положение самоотверженная Марьюшка, она берет пе-
реииску на себя — почерку нее каллиграфический. Рожнов в смя¬
тении, гонит от себя дурные мысли, но все-таки идет на именины
(куда, заметьте, не позвали генерала) и тяжко будет за свою дер¬
зость наказан. Акт этот промежуточный и нужен для того, чтобы
показать шаткую основу благополучия героя: он еще не подозре¬
вает, в какую игру замешан, но предчувствие беды уже омрачило
его улыбку.
А третий акт был актом гнета и отчаяния. Теперь чиновники
в казенной палате знают, что их генерал от одного имени Рож¬
нова приходит в ярость и готов эту «ветошку» стереть в порошок.
Все дурные инстинкты мелькающих на сцене секретарей, экзеку¬
торов, столоначальников, экспедиторов вырываются наружу. Рож¬
нову и раньше доставалось от ближних, но то были намеки и ал¬
легории, отныне атака идет впрямую. Мелюзга, такая же, как он,
не дает прохода и клевещет; те, кто повыше, распекают и держат
в трепете. У Крылова третий акт написан ленивой рукой, и вся¬
чески подчеркивается монотонность быта в провинциальном при¬
сутствии. Орленеву этого было мало: за интригами и дрязгами он
видел трагедию и хотел придать действию характер фантасмаго¬
рии. Если воспользоваться терминологией более позднего вре¬
мени, то можно сказать, что всего охотней он остановился бы на
жанре «реалистической химеры», как называл А. Д. Дикий свою
постановку «Смерти Тарелкина» в тридцатые годы. Но такой сме¬
лости у Орленева не было, да и сроки для гротеска как театраль¬
но-постановочного стиля еще не наступили.
Актриса М. И. Жвирблис, объездившая всю Россию и сыграв¬
шая четыреста пять ролей, рассказывая о встрече с Орленевым
в сезон 1903/04 года в Пензе, особо упоминает его репетиции, во
время которых «никто не уходил из театра», так было захваты¬
вающе интересно. В «Горе-злосчастье» она играла Марьюшку и
«па репетициях так же была собранна, как и на спектаклях. Его
творческий гений,— вспоминала актриса,— заражал меня» 4. За¬
мечания Орленева, как правило, относились к области психоло¬
гии, к толкованию каждой роли в отдельности; партитуры спек¬
такля в целом, гармонии всех его звеньев он редко касался, в этом
он нс был силен, в чем пс заблуждался. Чтобы возместить эту
осознанную слабость, он щедро пользовался опытом литературы
близкой по духу и смежной по сюжетам. Человек тогда еще не
очень начитанный, он обладал редкой чуткостью в сравнительном
анализе как средстве эстетической оценки. Подобно основателям
и первым актерам МХТ, он искал модели для театра у русского
психологического романа XIX века, и прав был П. А. Марков,
когда в 1923 году в заметке об игре Орленева в «Горе-злосчастье»
писал: «В его таланте — глубокие струи Достоевского» 5.
Чувство Рожнова в третьем акте нельзя передать более верно,
чем словами Достоевского: «.. .что сделал мне злой человек?
А срамно сказать, что он сделал. ..» Мало того, что Рожнова, как
и Макара Девушкина, в пословицу ввели,— «до сапогов, до мун¬
дира, до волос, до фигуры моей добрались. ..» 6. За тридцать лет
службы Макар Девушкин притерпелся к травле и помыканию:
«Я привык, потому что я ко всему привыкаю...» У Рожнова,
тоже человека безответного, такая привычка еще не выработалась,
и, хотя вкуса свободы он никогда не узнает, его терпению есть
предел. Только, прежде чем произойдет взрыв и «мошка малень¬
кая» взбунтуется, у игры Орленева будет еще одна стадия — ста¬
дия удивления. Его сознанию человека, до конца еще не распя¬
того в этих жалких «коридорах власти», непонятно, откуда бе¬
рется такое беспричинное зло в людях, и чем оно держится, и
почему так заразительно. Он готов задуматься, только времени
для спокойного размышления у него нет, потому что пытка ста¬
новится такой невыносимой, что молчать больше нельзя.
И «тварь мелкая» подымает голос: «Да ведь, ваше превосхо¬
дительство, и крысу поганую станете ногой шпынять, она в сапог
вцепится, а я человек по образу божию и подобию!» Что же, это
голос протеста? Скорее, отчаяния, но отчаяния, которое придает
мужество самым слабым; его, «тряпку брошенную», топчут, и,
выйдя из себя, он ни перед чем не остановится. «Троньте только,
