Александр Мацкин - Орленев
занными листами независимо от их содержания он «бросался
с жадностью». Точно так же его младший брат дорожил в искус¬
стве новизной и первооткрытиями. Аналогия несколько деликат¬
ная, но ведь ее авторство принадлежит самому Орленеву.
Было еще одно обстоятельство совершенно частного свойства,
но тоже немаловажное для его выбора в тот мартовский день
1901 года. Я имею в виду все крепнущее чувство Орленева к Алле
Назимовой, к этому времени ставшей его постоянной партнершей.
Через двадцать два года в большом письме к М. П. Лилиной, на¬
чатом на пароходе «Мажестик» и законченном в Нью-Йорке,
К. С. Станиславский, описывая свое первое посещение театра
в Америке (где шла программа Балиева) и встречи в антракте
со старыми русскими знакомыми, первой упоминает Назимову:
«постарела, но мила» 26. А тогда, в самом начале века, она была
молода и красива, и Орленев в затмении любви и шагу не делал
без ее согласия. Он не мог не задуматься над тем, возьмут ли ее
вместе с ним в Художественный театр, ведь после окончания
курса в Филармонии она уже там была на самых незаметных ро¬
лях и ничем себя не зарекомендовала. А если возьмут, на что она
может там надеяться? В лучшем случае — на эпизоды. Орленев
же твердо верил в ее звезду и в то, что сделает из нее премьершу,
так, чтобы она затмила по крайней мере модную Яворскую.
И для этого тоже ему нужна была полнота власти в труппе. Итак,
гастролерства он не бросил.
Еще зимой, до описанных здесь событий, Орленев стал нето¬
ропливо подбирать труппу для весенне-летней поездки, и журнал
«Театр и искусство» сообщил, что гастроли актера начнутся
в Вильно па второй день пасхи. Маршрут был размечен по дням,
известен был и репертуар, помимо ролей уже игранных по непи¬
саным законам театрального предпринимательства для успеха га¬
стролей нужна была и сенсационная новинка. Орленев это преду¬
смотрел и выбрал инсценировку толстовского «Воскресения» (по
заграничному бесцензурному изданию). Хотя после первой пу¬
бликации романа прошло уже немногим больше года, споры, вы¬
званные его появлением, еще не улеглись. Роль Катюши Масло¬
вой он поручил Назимовой в твердом убеждении, что она просла¬
вит ее на всю Россию, себе он взял небольшую роль народовольца
Крыльцова, которого тюрьма довела до последнего градуса ча¬
хотки. По странной наивности Орленев полагал, что цензура про¬
пустит рассказ Крыльцова о казни двух революционеров, его то¬
варищей по камере. А 24 февраля 1901 года правительствующий
синод отлучил Толстого от церкви, и цензура, уже по входя в под¬
робности, запретила постановку «Воскресения» как оскорбляю¬
щую религиозное чувство.
Надо было срочно найти замену «Воскресению». Вместо Тол¬
стого он поставил Ростана, про которого несколько позже,
в 1912 году, Луначарский напишет, что он «слишком блестящ,
слишком легкокрыл, слишком избалован, слишком парижанин,
для того, чтобы быть великим драматургом» 27. Такого контраста
и нарочно нельзя было придумать: толстовский ухватистый реа¬
лизм и ростановские нарядные побрякушки. Но и Ростан до¬
стался актеру нелегко! Его новую пьесу о трагической судьбе
сына Наполеона, герцога Рейхштадтского,— нашумевшего «Ор¬
ленка» — за год до того в первый раз сыграла Сара Бернар
в своем парижском театре. Теперь ее перевела на русский язык
Щепкина-Куперник специально для Яворской, ревностно, напере¬
кор насмешкам газет повторявшей репертуар, а вместе с ним и
капризы всемирно известной француженки. Делиться с Орлене-
вым этой монополией Яворская, естественно, не пожелала, она
сама готовилась к гастролям. Никаких других подходящих нови¬
нок не было, и Орленев, как уже не раз в прошлом, обратился за
помощью к деловому и находчивому Набокову. Тот, не задумы¬
ваясь, пригласил четырех своих коллег — молодых чиновников
из министерства иностранных дел,— и вместе за одну неделю,
артельным способом, они сочинили перевод. Чиновники, кто как
мог, подготовили черновые наброски, Набоков сортировал их,
монтировал и придал этим заготовкам более или менее литера¬
турный вид. Конечно, до блеска версификаторства Ростана в пе¬
редаче Щепкиной-Куперник этот вымученный перевод не дотя¬
нул, но, как ни удивительно, и грубых несообразностей в нем, ка¬
жется, не было. Из-за всех передряг сроки гастролей запаздывали:
из Петербурга Орленев и его труппа выехали только в начале мая.
Он был тогда петербургской знаменитостью, и в хронике жур¬
нала «Театр и искусство» часто мелькала его фамилия; по этим
присланным из провинции заметкам легко проследить маршрут
его гастролей. И какой у него был репертуар! И какие были от¬
зывы в газетах! И какие были сборы! Он выступал, как обычно,
в своих главных ролях, рядом с Митей Карамазовым и царем Фе¬
дором на этот раз был еще герцог Рейхштадтский. Сборы Ростан
приносил ничуть не меньшие, чем Достоевский (например, в Ры¬
бинске и Кишиневе), но там, где критика была поинтеллигент¬
ней, это соседство не вызывало восторга. «Костромской листок»,
полгода назад так сочувственно встретивший «Карамазовых», те¬
перь писал: «На нашей сцене успех «Орленка» был сомнителен,
чтобы не сказать больше» — и объяснял почему: «Националисти¬
ческая пьеса, вызвавшая бурю восторгов в Париже, слишком чуж¬
да нам и, несмотря па... прекрасную игру г. Орлслева, не затра¬
гивала зрителя за живое и прошла скучно» 28. И «Одесские но¬
вости», которые назвали майские гастроли 1901 года незабывае¬
мым праздником, строго отнеслись к «Орленку», признав только,
что в пьесе Ростана у Орленева было «несколько искренних мо¬
ментов» 29. Не слишком много для газеты, где была напечатана
такая восторженная статья Старого театрала о «Карамазовых»,
на которую я ссылался в предыдущей главе. Несколько позже,
уже в августе, когда труппа играла в Москве, «Русское слово»,
заметив, что Орленеву не надо доказывать свою причастность
к искусству, он уже ее давно доказал, все же высказало мнение,
что в роли герцога Рейхштадтского актер-художник «не дал того,
что мог дать». Мы склонны думать, писала газета, что это «слу¬
чайность, так как все исполнение носило характер усталости» 30.
Но это не было случайностью.
«Орленок» едва ли не единственная пьеса в репертуаре Орле¬
нева зрелых лет, которую он не любил, о чем прямо написал
в своих мемуарах31. По внешним признакам роль герцога Рейх¬
штадтского отвечала его художественным склонностям: экзальти¬
рованный юноша, украдкой читающий «Бартера», одурманенный
духом реванша мечтатель, в котором смешалось дерзкое честолю¬
бие Наполеона и меланхолия и усталость Габсбургов, молодая
Франция и старая Австрия, натура болезненная, страдающая,
уязвленная, жаждущая военных подвигов и трагически бессиль¬
ная, что обнаруживается при каждом ее соприкосновении с ми¬
ром реальностей, в общем, как писала та же газета «Русское
слово», нравственная и историческая личность этого героя «совер¬
шенно в характере таланта артиста». Но это было заблуждение,
в котором поначалу не разобрался и сам Орленев. Он вовсе по от¬
рицал права на существование театра Ростана с его блестатель-
но-парадной, украшенной французским острословием романтикой,
он смотрел широко на вещи и держался морали чеховского Три¬
горина: «всем хватит места, и новым и старым,— зачем тол¬
каться?» Но, отравленный Достоевским, уроками «Царя Федора»,
школой психологического анализа, которую изучил до тонкостей,
он, впикнув в пьесу, отнесся к ее декламации как к чему-то со¬
вершенно чуждому.
В ростановской манере, в ее хлесткости, щегольской афори¬
стичности он чувствовал холод мастерства, доведенного до степе¬
