Вероника Долина - Цветной бульвар

В основном – конечно же, поздно.
Но я помню, как ВВПознер,
Звал меня для своих программ.
А тогда мы могли в эфире
Говорить обо всем, что в мире…
Что ни есть – просто стыд и срам.

Я надеюсь, что мне простили.
Там сидел посол Палестины.
Там Израиля был посол.
И Ястржембский – пошел, пошел…

И все это катилось, длилось.
Я ужаснейше разозлилась.
Под тяжелый вопрос – Чечня —
Не смогли удержать меня…

Я сказала: Израиль – это
Чистый пламень добра и света.

Палестина – гора камней.
Тыщу лет, от начала дней.

Что я помню, чего там было?
Если честно, то я забыла
Оловянный их юморок.
Но ведь я-то была – пророк.

Через день уже было поздно.
Через день уже ВВПознер
Понял все: что шутили зря…
Ни хорошие, ни плохие,
Мы умеем созвать стихии.
Это было ТО сентября.

И хотя мне чеченцы кивали
У прилавков и на вокзале,
Головы не сносил Нью-Йорк.
Со зверьем невозможен торг.

Отчего я сегодня это?
Кто тут луч и добра и света?
Кто икона, мегазвезда?
Но мой папа был жив тогда.

И сегодня я помню папу —
Ходорковского по этапу
Протащили тогда уже,
Но на первом лишь этаже…

И мой папочка, видя это,
Говорил мне в то злое лето:
Как тут больно… огнем гори…
Но ведь он же красив, смотри!..

Ничего, что я заплутала?
Ничего, что не говорю?
Я недавно во сне летала.
И немного еще парю.

Правда, это было больнично,
И задействован был наркоз.
Но, ей-богу же, непривычно —
Среди бабочек и стрекоз.

Было густо, как в океане.
Было пусто, был край Земли.
Но и кролики мне кивали,
И цыплята за мною шли.

И еще одного видала,
И могу рассказать теперь…
Он сказал: «Ты чего рыдала?
Заходи. Тут открыта дверь».

Как надоели мелкие дела…
Осточертели лишние детали.
А часики ходить не перестали,
И из метро – в метро все шли тела…

Усталые тяжелые тела,
Друзья мои, ничуть не боевые.
Садовые, лесные, полевые.
Москва их обманула, провела.

Что стоит человека провести?
Да ничего на свете проще нету.
Он таракана – примет за монету.
Пойдет искать, сочтя до десяти…

До десяти неявных единиц…
До тыщи пленниц…
Тыщ до трех племянниц…
Он по команде тихо ляжет ниц,
Чуть оглянувшись на окрестных пьяниц,

А те лежат…
Сложившись в штабеля.
Для них зима —
Тяжелый выпуск лета.
Да где ж ты есть,
Московская земля?
Неужто ты, скажи,
И вправду – это?..

Не знаю, как дальше будет.
С трудом вспоминаю, как было.
Пожалуй, что все-таки прежде —
было повеселей.
Никто никого не судит.
Там тонны детского мыла.
Практически отсутствует уксус.
Совсем не в ходу елей.

Пыла, говоришь, пыла?
Но ты так и не побывала в Прадо.
Ты не была в Дордони.
В Венеции – лишь разок.
А полночь уже пробило.
И вот тебе твоя правда.
Она вся тут, на ладони.
Пискляв ее голосок.

Пронзителен, неудобен.
Щекочуще неуютен.
И там и сям не бывала —
А все-таки мне везло.
И помню, что дом был скуден.
И день нехорош и смутен.
Но я свое напевала.
И время за мною шло.

Собака летает по дому, как демон.
И ест мандарины, и щиплет цветы.
И кажется – все это только затем он,
Что я – это я же.
А ты – это ты.

Какое печальное время, однако…
протертое просто,
хоть штопай, хоть шей…
Но вот же, по дому
Летает собака —
Язык развевается,
Рот до ушей.

А я почему не могу, интересно,
Метаться, как фурия,
Глядя в окно?..

Да заняты уж
И диваны и кресла —
Все той же собакой…
Повсюду – оно.

Ну что? Я посмотрела «Жизнь Адели»…
Все как всегда, ребята перебдели…
Обиделись на что-то, дурачки.
Не розовые, стало быть, очки.

Я и сама… ждала и не решалась.
На край села сбежав,
В комок зажалась…
И думала печальное: «Ну вот,
Сейчас покажут эдакие ласки…
Шехерезаде снившиеся сказки…
Где европейца сдержанного рвет…»

Но не рвало. Нисколечко, ни капли.
Весь зал сидел – так, словно на спектакле.
Не шевелясь, не дрогнув, ни гугу…
И в тонком месте – ну никто не вякал…
Не хохотал, не скрежетал, не плакал.
Вот я-то, например, так не могу.

А я и плакала. И сомневалась…
Была одна. В пальто. Не раздевалась.
Пила водицу. Все же три часа…
Но хорошо мне было, вот ведь братцы.
Там все так просто!
Можно было б вкратце
Пересказать… разбить на голоса.

Не буду вам рассказывать детали.
Мой сверстник – он не человек из стали.
Он плачет, он на все пойти готов.
Но только бы его не щекотали…
Не мучали… допросом не пытали…
Идите на Адель.
Там есть местов.

Одному из младших детей —
Сегодня четыре года.
Это круг моих новостей.
Результат моего похода,

Начатого сорок лет назад,
От отчаяния, под угрозой…
И на сердце не цвел жасминовый сад
С одною пурпурной розой.

Сердце… Или, может быть, и не оно?
Оно падало в пятки, катилось…
Не придумали еще стекло – волокно.
Солнце вкруг нас крутилось.

Да, система была не солнечной.
На Красносельской – мой факультет.
Я училась жевать пельмени.
А любовь была подоконничной,
Напряженное тет-а-тет…
Не без пламени, тем не мене.

Что теперь?
Сидишь с младенцами,
Их смутя…
Плутуешь,
Делаешь вид, что в теме.
А глазами ищешь одно дитя,
Живущее не в солнечной системе.

Хулиганит лохматая тварь,
Все снося на пути-дороге.
Хоть секирой его секи,
Хоть кипятком ошпарь.
Ох, недешевы нынче
Хот-доги…

До такой ужасной степени
Этот дог-хот,
Что, ища куда бы укрыться —
Я давно ускоряю собственный ход,
Наполняя его корытце.

Ну, честное слово,
Что ж это за дог —
Если с виду только ягненок.
Что за нос его схватишь,
Что за задок —
Нежно щерится,
Как спросонок…

А потом проснется,
Грызет-грызет…
Что ни попадя,
Что попадется.
И последней книге
В доме грозит…
Если книга еще найдется.

И сверкает его крыжовенный глаз,
И оскал – особого вида.
…Мы, хот-доги, еще вам покажем испанский класс.
Впереди еще вся коррида.

…Когда был Беник маленький,
С кудрявой головой —
Он мог бы бегать в валенках
По горке снеговой…

А мог бы в книжку детскую
Засунуть черный нос.
Уж зимушку советскую
Не упустил бы пес.

Снеговика огромного
Лепил бы во дворе,
Котеночка бездомного
Кормил бы на заре…

Он человека-сверстника
Валял бы на катке,
Хозяина-наперсника
Облаяв вдалеке.

Какой салют с петардами!
Во всех дворах уют…
Ну, может, вечер с бардами
По телеку дают.

Когда был Беник маленький —
Границы на замке…
И все мы – на завалинке,
Шампанское в руке.

И что с того, что маленький?
Он тоже – человек.
На елке были шарики.
А над Москвою – снег.

Что делать, братцы…
Я цепляюсь за нее —
Как Буратино
За руку Мальвины.
Куда деваться…
Грязное мое,
Картина безутешная
Лавины.
Снесло нас,
Драгоценные мои.
Смело нас,
В одночасье закатало.
Лакеи воцарились, холуи.
Хотя еще недавно —
Рассветало…

Цвело, ребяты.
Ясный бил фонтан.
И каждый книжный —
Продавал романы.

И на тебе —
Живой неосултан
Засунул руку
Нам с тобой в карманы.

Мне скучно, бес.
Мне так – как никогда.
Бреду к себе на Сретенку,
С секретом.
А там, конечно,
Точно та беда.
Я про Глухарь.
Я завтра там. Об этом.

…Зимы ждала-ждала природа.
И дождалась.
Вот это да…
Ни города, ни огорода.
Приехал – слазь.
Вокруг пруда

Хоть Патриаршего,
Хоть Чистых —
Пойди, немножко походи.
Откушай здешних вин
Игристых.
Да, тут такая малади…

Всеобщая…
Был год несчастный.
А ты, бедняжка, помни впредь:
Наш город, дикий и ненастный,
В ладонях не обязан греть

Чужую худенькую руку.
И к сердцу тихо прижимать…
Тебя еще везет по кругу
Ямщик, покрикивая – мать…

Ни високосный, ни высокий.
Ни Новагода, ни зимы.
Спаси нас, Шерлок
Волоокий.
Устали ждать.
Устали мы.