Вероника Долина - Цветной бульвар

Пропустила первое декабря.
Проспала, прохныкала. Зря, зря, зря…
Пусть оно недорого,
как минтай…
А наврут с три короба —
Про Китай.

Ничего не слушаю, не могу.
Сковородку лучшую сберегу.
Чтобы тело вялое жарил газ,
Вялое, усталое, не для глаз.

Рядом с зоопарками скучно жить.
Парками-лопарками ткется нить.
Я моргнула песенке:
Улетай!
Где там еще Хельсинки?
Тут Китай.

Мало мы знаем о маврах.
Мало и маловато.
Об их обычаях, нравах.
Смотрим подслеповато

На их черты грозовые…
Зрачки – зеленый крыжовник.
А пазухи носовые?
Да это же уголовник,

Заезжий маг или демон.
Клыкастый, широкогрудый.
А чуть отвернешься – где он?
В раскачку, походкой грубой

Уносит гибкое тело,
Осла заломав, барана…
Зачем ты пришел, Отелло?
Ей-богу же, слишком рано.

Зима. Зиме. Зимою.

Сколько пустых, бессмысленных
И беспощадных дней…
Прокисших словес бесчисленных,
Слабых чужих огней…

После ночевок точечных,
С книгами или без,
Я и сейчас не то чтобы —
Прыгаю до небес.

Не кормлю ни птиц,
Ни животных…
Ни гур-гур тебе, ни ме-ме.
Но и виршей нет тягомотных.
И за все спасибо зиме.

Подморозила, подвязала,
Подтянула всем языки.

Пальцем на небо указала
И сказала: давай стихи.

Пусть бессмысленно,
Беспощадно…
Безнадежно – почти всегда.
Я свобода твоя, и ладно.
Ты меня поняла, балда?

Тут, в моем небольшом изгнании —
Очень маленькое теле.
Но мы любим воспоминания
О себе на пустой Земле…

Ежедневно смотрю, как девочка:
Либо новости, либо весть.
Раз жива – никуда не денешься.
Они тут. Они здесь. Все есть.

Но все жутче прически, к ночи ли?
Невозможный какой-то грим.
Распадаются, что ли, клочьями?
Страшно думать – что там, под ним.

Что мужчины уже, что женщины —
Что за странные пиджаки?
Или судороги кишечные?
Что, засасывают пески?..

Эти шутки неграциозные —
Только им одним и смешны.
И прически сыпно-тифозные
Одолевшие полстраны.

У меня вообще изгнание.
Далеко мой автомобиль.
Где мой Киев? Как заклинание.
Что там Оттепель?
Просто пыль.

Одно расстройство, господа.
Замерзли птицы.
Ушли неведомо куда
Родные лица.

В уютном этом гараже
Тепло и сырость.
И отчего же на душе —
Такая сирость?

Депо. Амбар. Сиротский дом.
Отдел малютки.
Чего же я ищу с трудом,
Какие сутки?

Я полонянка, господа.
Одни реснички
Уже остались, да-да-да,
От Веронички.

Она тут сохнет от тоски,
Без личной ласки…
И все белей ее виски
Без лишней краски.

Ну что, ребята.
Это тоже я.
Смешная?
Ах, естественно, смешная.
Когда бы знать…
Но, ничего не зная,
Мы пели звонко,
Слаще соловья.

И что, вот эта птица,
Рыба, агасфер —
Чужого разве стоила вниманья?
Полна, пожалуй,
Школьного ломанья.
Да и еще чего-то…
Например:

Где милое, костерное,
С тоской?
Залитое каким-то
Жутким хреном…
Где блюдо основное:
Чай с поленом,
Где жидкий суп
С дешевою треской?

Ну, не было такого ничего.
Ну, не было,
хоть вы меня убейте.
Поймайте, взрежьте,
Ватою набейте,
Устройте куклу,
Знамо для чего…

Не кукольный
Мой угольный зрачок.
Горящий, восхитительный,
Тревожный.
Божественный,
бессовестный, безбожный.
Как было знать?
Курился табачок…

Что мне сегодня снилось —
Я расскажу вам, но —
Не сразу же как промылось
Мое слуховое окно.

Пока же нырну обратно…
И – ничего не сказав.
Я расскажу вам, ладно?
Но это будет зав…

…к огромному недоумению,
Скорее всего – моему —
Все сводится к местоимению.
К нему лишь, к нему одному.

Оно долговечнее долгого.
Оно водянистее льда.
Когда – тугоплавкое олово.
Когда – соляная слюда.

Подходит шагами пустынными.
И дышит, и дует в лицо.
И вот он лишается имени,
Теряет часы и кольцо.

Не хочет ни звона, ни музыки.
Стена пред глазами, стена.
Ни женства отныне, ни мужества.
Какие-то он и она.

Когда еще железное кольцо
На пальце повернешь,
Теряя силы…
Последним лоскутом утрешь лицо,
И скромно встанешь
на краю могилы…

Когда запишешь,
тяжело дыша,
Последний перевод
Из Геродота.
И подчеркнешь
Строку, что хороша,
И сургучом прижжешь у переплета…

Миры избавишь
От тяжелых тел,
От ревности,
Проказы,
Желчи тоже.

Вина напьешься —
Ты его хотел…
Вот тут-то
И расскажешь молодежи:

Есть город-царство.
Кто же, например,
Там будет жить —
Обыденно, но мудро?
Так думал, засыпая,
Тамплиер.
Тринадцатое, пятница,
Под утро.

…Не говори со мной о хилом декабре,
Где мерзнут ноги, где
язык жестоко скован.
Не говори о зле.
Не надо о добре.
О женах, о мужах.
О старом и о новом.

Пожалуйста, молчи —
О курочке рябой,
Которая несла,
Да не снесла яичко.
О фее молодой.
О птице голубой.
Ты мог бы знать ее.
И издали, и лично.

Такую порют чушь
Верховные вруны —

Несутся соловьи,
Слетаются павлины…
Промерзнуть,
Промолчать
Мы приговорены.
И сведенья пришли —
Что мы неисцелимы.

Проснулась и стояла у окна.
Кругом – одна гусарская баллада…
Прошла война.
Москва не спасена.
Но, может, ей самой —
Не очень надо?

Проснулась.
Не готовая к борьбе,
Доверила себя
Стеклу и свету.
А наверху – Коро? Моне?
Курбе? —
Одну большую вывесил монету

Неровную,
У нас тут тоже Рим.
Как можем, так чеканим
Понемногу.
Но тут и замигал через дорогу
Малютка-самолет.
Парим, парим!..

Страшно представить —
Что будет с моим щенком,
Когда я открою дверь,
Вернусь, так сказать, в обитель…
Ведь он просидел чуть не пару недель —
почти что и под замком…
И вот, ярких сцен не любитель —

Осыпаема молодыми зубами,
Облита детским лаем его,
Я увижу себя героем…
Здравствуй, здравствуй,
Братец Иванушка!
Ничего…
Мы с тобой еще всех построим.

Маленькое сверло
Голову мне снесло.
В темени заблудилось
И глубоко прошло.

Маленькое сверло
Знает – как мне светло,
Как мне темно бывает,
Холодно и тепло…

Помнит все уголки.
Письма мои, звонки.
Пусть пощадит худые,
Слабенькие виски.

Ладно, студи, суши.
Я же от всей души…
Эти мои осколки —
Разве не хороши?

Колются, как стекло.
Даром, что их сверло —
Било, рвало, ломало.
Что-то же их спасло?..

Дети моей Москвы —
Все лишены, увы,
Ярких смешных подарков,
Снега среди травы.

Их не зовет рожок.
Вышитый сапожок —
Может, и есть в семействе,
Красный, как петушок…

Но не дымит камин,
Где головней кармин
Дышит – как зоб дракона —
Жарок, неутомим.

Дети шумят, шалят.
Папы им не велят.
Мамы хотят порядка,
Строят своих телят.

И невдомек Москве,
С дыркой в голове,
Что вот сегодня можно
Бурю поднять и две…

Только сегодня лишь
Каждый земной малыш
Может шалить как хочет,
А не пищать, как мышь.

Вот тебе – золотой.
На – пока молодой,
Купишь себе игрушек,
Или какой другой —

Подлинный дар небес,
С мамой пойдешь и без
В маленький магазинчик,
Где и зверье, и лес —

Стоят совсем гроши.
Быстро бери, спеши,
И убегай немедля,
Спрятав в карман души…

Нет у нас Рождества.
Но ничего. Москва
Лупит свое потомство,
Любит без озорства…

Ну-ка, иди сюда.
Ближе, еще, балда.
Зуб потерял, бедняжка?
Вот тебе грошик, да.

В бабушке все же – прок.
Если приходит срок —
Бабушка-чудотворец,
Гном, лепрекон, пророк.

Где-то в третьей-четвертой,
в другой половине дня…
Поищи меня, подожди меня.
Поищи, полови меня.

Но ни в коем случае —
Не в первой,
и пожалуйста —
не во второй.
В первой я буду стервой.
Да и во второй —
не герой.

Но когда наступает третья,
Специальная половина дня —
Вот к ней-то хочу успеть я…
А ты подожди меня.

Я не каждый день успеваю
Шубку теплую надевать…

А потом, когда надеваю —
То куда мне ее девать?

И, когда приходит четвертая,
Та самая половина дня —
Открывается дверь потертая,
Невозможная для меня…

Ты уж лучше успей до полночи,
До полуночи, до поры…
Когда пальцы мои наполнятся
Тьмой и сумерками игры.

Эта третья жизнь половинная,
А все прочие – не видны.
Как тональность неуловимая —
Для последней моей струны.