Вероника Долина - Цветной бульвар

…хоть тридцать девять каменных ступеней
И посылает в полночь нам
Хичкок…
Но ты моих не слышишь песнопений.
Все для тебя – частушки и прыг-скок.

И ты мою старинную гитару
Готов распять на первом же гвозде…
Да я сама повисну с ней на пару.
Хоть в доме, хоть на улице.
Везде.

Таких, как я, —
любовь низкочастотна.
Не говори, что это только китч…
Всегда любила старика Хичкока.
А он – меня.
Мой психо-птице-Хич.

Сегодня вот ведь что
со мной случилось…
Вы знаете, я музыке училась?
Училась, да, ну, правда,
Уж давно…
Я за руку держалась
Няньки старой.
Так после обнималась я с гитарой,
как в те года мы с нею – у кино…

Что за кино,
Вы, кажется, спросили?
Да у кино, у нашей у России…
Такое у фонтана возвели.
Где мы гуляли с няньками,
Дурашки.
Кудрявенькие девочки-барашки,
Приемыши своей родной земли.

Лишь только выйдем с музыки проклятой,
Суровой, но ни в чем
Не виноватой —
Лишь только выйдем с нянею моей —
Бегом бежим в тот малый зал «России»,
Где мультики идут…
Сердца просили
Одних лишь только мультиков скорей…

Бегом-бегом, хоть с пирожком, хоть с булкой.
Бог с ним, с дождем, со снегом
и с прогулкой,
Дом Фамусова, тяжкий, как свинец.
Мы мультики сегодня заслужили.
Недаром мы весь день-деньской кружили,
Сейчас уж оторвемся под конец…

…так размышляла, подперевшись, тетка.
Звезда гитары, фея околотка,
У светофора выглянув в окно.
Все в прошлом.
Времена теперь жестоки.
В России – не кино, а караоке.
И няньки нет, и школы нет давно.

Котов – почти что ненавижу.
В их сторону и не гляжу.
И кошку – белу, черну, рыжу —
Красавицей не нахожу.
Уж так устроен мой хрусталик,
Что выделяет он собак
Для бедных глаз моих усталых…
А кошек – нет. Ну вот никак.
А все же, дело пожилое,
Иду с лохматым другом тут —
И вижу – как полуживое
Три микронедруга сосут…
Чуть не грызут мамашу, урки.
Она – худышка в три ребра.
Потомству этой тощей мурки —
Ее саму кормить пора.
Сосут, терзают оголтело
Ее непышные сосцы —
Вот так-то это само дело
Умели делать их отцы…
Один черныш, другой белянка,
А третий густо полосат.
Асфальтом залита полянка,
Подвальный уголок им сад.
Под боком бочек просмоленных,
Где закатали всю Москву —
Свет диких глаз ее зеленых
Сверкает страшно, наяву.

Я вовсе не котов поборник.
Но я им вынесу мясцо,
Чтоб в тех глазах москвич-позорник
Вконец не потерял лицо.

…вчера язык говяжий ели.
Ну, то есть принести успели,
Ну, то есть вынули пакет…
Как вдруг, стремительно,
В прихожей,
Торпедою, на вихрь похожей,
Летит щенок – пакета нет.

Ну, нет уже того пакета!
Его курчавая ракета
Терзает, ест уже почти…
И отбивается, и стонет,
И нападающих всех гонит
Бесстрашным боем лап пяти…

Пока покупку отнимали,
Пока остатки вынимали,
Покуда прятали язык…
Все вспоминали про корриду.

Видать, испанец-то не с виду,
А сердцем жарок, мозгом чист.
Еще куплю язык малютке…
Коррида, а не просто шутки.
Терпи покуда, брат-лингвист.

А можно мне с тобой поговорить —
Не то чтобы одно иносказанье?..
Который год, такое наказанье.
Придется преступленье повторить.

Ты – только ты.
Смеясь среди девиц,
Небесных гурий,
Виноградных, сочных,
Ты – обитатель
Зон моих височных.
А я простой
Ночной рецидивист.

Вчера тихонько
Спела про Фили…
И профили
Восстали так чеканно —

Мы под окном,
под клювом пеликана,
Там, в Мальборге,
На краешке Земли.

Лишь те свидетели Марины,
что приказали долго жить,
Но были слышимы и зримы
В аду – могли бы ей служить.

Чьи зорки очи.
Чутки лица.
Чья невосстановима речь.
А прочих —
Просим удалиться.
И яблоки свои стеречь.

Живу-живу,
а вот уж и за полночь.
Где ж волшебство?
Зову-зову
кого-нибудь на помощь,
И – никого.

Ну никого.
Где люди, где предметы,
полезные уму?
Бессмертия чудесные приметы —
Ушли к кому?

Живут же крабы
двести или триста
примерно лет.
Еще могла бы
Встретить эгоиста —
но тоже нет.

Пришла пора.
Набухли оболочки.
Зубов следы.
…а что вчера?
Ну, были одиночки
тут, у воды.

Есть признаки.
Есть признаки беды.
Все над моею бедной головою.
То топором взмахнут,
То головнею.
На подземельном дереве
Плоды.

Есть признаки.
Есть признаки нужды.
Моей нужды в тепле и в человеке.
Мышиное гнездо в библиотеке.
Устала мышь.
Пусты ее труды.

Есть признаки.
Но зоомагазин
Не входит в отношения с мышами.
Не делится судьбой и барышами.
Мышиный дух —
Он невообразим.

А общий грозный человечий дух
Не признаками жив,
А лишь разведкой.
Мукою костной полной вагонеткой.
Мышиною возней.
Полетом мух.

Теперь, когда мобильник сыплет трель,
Кто вздрагивает свечкой на морозе?
Возьмите венедиктову свирель.
Сыграйте на хорошей русской прозе.

Услышали божественный рингтон?
Увидели Москву мою такую?
Да, это я и мой сынок Антон
Пришли стоять на улицу Донскую.

У церкви небывалые цветы.
У нас, у лопоухих и бесхвостых,
И крылья подрастали, и хвосты.
…Там, на углу, в начале девяностых.

Коленки Толоконниковой Нади
Приснились мне.
Ей-богу же, не вру.
Да не какой-то благородной дамы…
А девочки, рожающей в жару.

Приснился темных глаз ее
Колодец.
Закушенные губы – из катар.
Прости нас, искупитель,
Инородец.
Прости нам этот
Новый Бабий Яр.

Я ортодокс. И многие инферно
Мою б хотели душу получить.
Но девочку – с башкою Олоферна
Могу еще от дряни отличить.

Все вышло из строя,
Что было в строю.
И было-то трое —
Да те уж в раю.
Ну может, четыре
Летучих души.
Им люди простили
Простые стиши.
Не стали с них брать
Непосильный налог.
Не стали искать
Им цивильный предлог.
Ведь пишет-то складно,
Поет, как струна.
Да может, и ладно? —
Решила страна.
И вымерли все гитаристы
с тех пор.
От силы-то триста.
Всех видно в упор.
Слегка ворошили
Огонь в костерке.
Неплохо прожили.
С синицей в руке.

В те времена,
Когда была я не калечка…
И не заигрывала хворь еще со мной —
Купила я себе старушечье колечко.
С отменным камушком,
Оправой и ценой.

Когда мне на море работать приходилось —
Где сеть, где рыба, где мой ялик на волне…
Оно светилось, тыщу раз оно годилось.
И много раз могло еще сгодиться мне.

Когда же надобно дурную генеральшу
Представить людям
И певичку в кабаре…
Мне надо вовремя,
А лучше и пораньше —
Сменить кольцо свое
На утренней заре.

Не то однажды спутаю,
Бедняжка.
Рыбачку с генеральшей, хлеб и сталь.
Как буду жить тогда?
Кольцо – бомбошка, пряжка.
Все – все играет роль,
одна деталь.

Что у нас тут с тобой?
Адрес – почти любой.
Воздух – настолько плох,
Что попугайчик сдох.

Что у нас там потом?
Я над сухим листом,
Ты – на пути в сапсан,
Питерский партизан.

Что у нас про запас?
Денежек – в самый раз,
Если бы не лгуны,
Взявшиеся с луны.

Кто нас сто раз спасал?
Именно он, сапсан.
Синий – как тетива.
Сильный, как вся Москва.

В двух совсем небольших словах:
Я рассохлась в важнейших швах.
Разошлися мои бока
И не сшились еще пока.

Что ж я лодку свою кляну?
А пойду-ка, переверну…
Просмолю ее всю, пока
Еще дышат с трудом бока.

Они дышат с таким трудом —
Будто тонким покрыты льдом.
Или тот, кто придумал лед, —
Мне уже дышать не дает.

В темноте, когда ни предмета,
Ни шумов, ни книг, ни людей, —
Он приходит – ни то, ни это,
Мой маленький Асмодей.

Он растерзывает утенка,
Он невинного ест козла…
И мокра его бороденка,
И морденка честна и зла.

Он журналы мои разрушит.
Уничтожит мою хурму.
А потом меня обнаружит —
Запечатанную в тюрьму.

И тогда он достать захочет
Мою голову из угла —
И топочет, рычит, грохочет —
И я выкачусь, в чем была…

Сколько раз мохнатые руки
Доставали меня во мгле…
Горловые чудные звуки —
Невозможные на земле —

Разносились…
Глаза палились —
Зеленущие, мир другой.
Так мы в утро и провалились —
Асмодей ты мой дорогой.