Вероника Долина - Цветной бульвар

…Зимы ждала-ждала природа.
И дождалась.
Вот это да…
Ни города, ни огорода.
Приехал – слазь.
Вокруг пруда

Хоть Патриаршего,
Хоть Чистых —
Пойди, немножко походи.
Откушай здешних вин
Игристых.
Да, тут такая малади…

Всеобщая…
Был год несчастный.
А ты, бедняжка, помни впредь:
Наш город, дикий и ненастный,
В ладонях не обязан греть

Чужую худенькую руку.
И к сердцу тихо прижимать…
Тебя еще везет по кругу
Ямщик, покрикивая – мать…

Ни високосный, ни высокий.
Ни Новагода, ни зимы.
Спаси нас, Шерлок
Волоокий.
Устали ждать.
Устали мы.

Людей не надо учить.
Но надо с людьми возиться…
Их можно тихонько гладить,
И вовсе не говоря.
На вкус они могут горчить.
И самый кончик мизинца
Не может с тобой поладить,
И это-то, точно, зря…

Чертовый этот кончик,
Порезанный тонкой бритвой.
Чем еще обернется
Маленький наш порез?
Никто ничего не хочет,
Истерзан своей молитвой.
А палец еще проснется —
И вспомнит свой первый стресс.

Всяк палец желает помнить.
А кончик – особо тонок.
Не дай тебе бог пореза
Такою стальной струной…
Потом веществом
наполнить,
Чтоб сон не забыл ребенок,
Ни света его, ни веса,
И этот порез ночной.

Никакого нового года.
Никакого нового бога.
Может быть, питьевая сода.
А возможно – и это много.

Есть только чуточка лени.
На кончике ножика – боли.
Пока не согнешь колени —
Машину не сдвинешь в поле.

Пока не оплатишь парковку,
Не попадешь в психушку.
Подарочную упаковку —
Скорее в стирку и сушку…

И никакого года.
И никакого бога.
А питьевая сода —
Ее даже слишком много.

Да, как-то болит млечно,
Меж правой и левой почкой.
Меня бы спасло колечко…
Кулон с небольшой цепочкой.

Да что с тобой, унылая луна?
Устала ты, ступай к своей подружке.
Какая неуемная страна…
Все пишут тут, все думают
По-русски.

Недурно бы английский понимать…
Неплохо бы и размышлять по-датски.
Китайское кино пора снимать.
Да плохонькие мы тут господа все.

И детушки валяют дурака,
И тетушки стоят себе на вахте.
Старуха обнимает старика —
И каждый в теплом ватнике на вате.

Не буду я любить тебя, луна.
Ты злая оборотная картина.
Пока еще горит во рту слюна,
Не выйду я, не жди, из карантина.

Я тихий расскажу тебе стишок.
Луна в Москве! – вздыхая недовольно.
Летит над подоконником снежок.
Уснул щенок.
Не страшно и не больно.

Да что тут такое
На каждом шагу!
Ни грамма покоя,
Ни капли не лгу…

Иду ли не в ногу,
Грущу ли в тиши —
Точу понемногу
Ли карандаши…

Одна только запись,
Кустарный дневник.
И вот уже запуск
Невидимых книг.

Неслыханный выпуск
Свежайших стихов.
Источник не высох,
Чуть-чуть пересох…

Издатель небесный,
Тебе моя страсть.
Мой строй бесполезный
Всяк может украсть.

Пускай же крадется
И катит шаром…
Издатель пройдется
Огнем и пером.

…И, в третий раз закидывая невод,
Да что же ты? – спрошу мой городок…
Я все учусь. И неуд, снова неуд.
Я неуч, а не завуч. Парадокс.

Я троечница, но тянусь к четверке.
Я девочка, но с мальчиком дружу.
Мне мамин гардероб откроет створки,
А я давно брожу по стеллажу

По книжному – со стариной Бальзаком…
По пыльному – со стариком Дюма.
Мне и Куприн вполне, признаться, лаком.
А Мериме… и минула зима.

Тогда мы не видали зим без снега.
Немало прочитали, кроме Цвейга.
Все стали незнакомками, увы.
А всадник, как и был, без головы.

Как должно факиру и магу —
А кто тут светило-молчок! —
Он тащит свою костымагу,
Кладет ее мне под бочок.

То в мягкие ноздри подует,
То, чавкая, лижет скорей…
Но мило, по-детски, колдует
Над грубой игрушкой своей.

Как житель Варшавского гетто.
Укрывшийся от топора.
Зачем я – про это, про это?
Затем, что про это – пора.

Видела нынче приятелей юности.
Дело-то тут не в моей тонкострунности.
Дело не в избранности
Или странности.
Дело в сегодняшнем дне,
В этой данности.

Что я увидела? Чуткое, нежное?
Или избыточное и небрежное?
Или вообще, не дай бог, госпитальное?
Где только опыт-урок-испытание?

Неузнаваемы стали товарищи.
Смотрят отчаянно:
Нет, не пора еще!..
Многие сморщены,
Многие скрючены.
Но и стесняться
Еще не обучены.

Черт, забери
Эти злые реалии!
Бог, подари
Им иные регалии.
Раз уж так вышло,
Что с гордою песнею
Наши товарищи
Встретили пенсию.

Пусть эта дата
им будет страницею.
Может, Парижем когда-то
И Ниццею.
Там и тогда
Три строфы не истлевшие —
Тихо споют господа
Уцелевшие.

Зачем я утятину жарю сегод?
Ведь только что, только
Ушел Новогод…
На что я утятину трачу?
Бывало, шпигую – и плачу…

Зачем я еще и тащу лосося?
Притом никого из детей не спрося?
Зачем натираю лимоном —
По старым рыбачьим законам?..

Зачем бы взяла я огромнейших слив,
Любая – как яблоко, белый налив?
Зачем заливаю сиропом
И ставлю в духовку, все скопом?

Зачем я все это затеяла, а?
Ну где же была же моя голова?
Ну нет бы – картошку и шпроты…
Придут и сожрут, идиоты…

Когда случится воскресенье,
Двадцать шестое января —
Конечно, не землетрясенье —
Но надо день прожить не зря

Тебе и мне, москвич печальный.
Тебе и мне. Кругом зима.
И есть в зиме второначальной —
Большое горе от ума.

Когда же зимних дней рожденья
Вечерний отгрохочет гром —
Зазеленеют насажденья
Из зерен, сеянных пером.

Перо такие знает перлы —
Каких гитара не таит.
Боюсь сказать, какие рифмы
Здесь извергаются в аид.

Мужские, женские, любые.
Из самых недр, почти с нуля.
И алые, и голубые,
Все, что придумала Земля.

Зимой Высоцкий, наш,
Январный,
Родиться вздумал, говорю.
А я свой голосок гитарный —
Предоставляю Глухарю.

Козленок мой…
Куда же ты девался?
Куда исчез
Почти что на три дня?
Ты не замерз?
В снегу не зазевался?
Ты не забыл
Суровую, меня?

Нашлась ли утепленная жилетка?
Обул сапожки,
Повязал кашне?
Ведь ты пока детеныш,
Малолетка.
Легко ли крошке
В нашей-то стране?

Да хоть в другой,
Какой-нибудь народной

Веселой демократии большой,
Где пес живет,
Прекрасный и свободный,
Смеясь и плача полною душой…

Не плачь, дитя.
Мы предаемся мраку ль
Иль все же одолеем
Грязь и гнусь?
Мы приспособим к делу
Твой каракуль
Для наших нужд —
Как только я вернусь…

В пещере моей снеговой —
Январскую полночь встречаю.
А ты не качай головой —
«Прощаю – прощаю – прощаю».

Да что ты мне можешь прощать
В высокую эту погоду?
Попробуй меня замещать.
Возьми себе йоду и соду.

Бери себе колкого льда
От берега каменной речки…
Надеюсь, что больше сюда
Не пустят тебя человечки.

Увидя их всех на холме,
Ты сразу поймешь – мы знакомы.
Но ты же не помнишь, что мне
Двоюродны эльфы и гномы.

Такие густые снега
В мои заметают окошки…
У речки темны берега.
Но есть между ними – берложки.

В пещере моей снеговой
Хранится кифара Орфея.
…а ты не качай головой —
Я все-таки здешняя фея.

По зимнему небу ночному,
Где климат не очень жесток,
Летит мой сынишка из дому,
Летит он на Дальний Восток.

Не так-то уж он и возвышен,
Порядком измотан в быту…
Но все-таки двигатель слышен —
Машина берет высоту.

Какие-то странные знаки
По воздуху чертит Луна…
И машет вдали Миядзаки —
Не знаю я, он иль она.

И сыну мерещится: прямо
По борту невиданный храм…
Да это же… нет… Фудзияма,
Известная прочим мирам.

Мой сын подлетает к Японии,
А мог бы на лавке лежать…
При нашем-то тут беззаконьи
Куда ты задумал бежать?

Ну, разве на остров безлюдный,
Один из Курильской гряды —
Построить дворец изумрудный
И вытащить нас из воды.

Мой сын переводит дыханье,
Москвы ему все-таки жаль —
Но мать и запишет стихами,
И вырубит в камне скрижаль.

Сынишка спускается с трапа
А с ним всепогодный сундук…
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук.