Николай Глазков - Избранное

Быт заел или сам устал
От своих и чужих бед…
И стихи писать перестал
Очень хороший поэт.

Говорю: не писать трудней,
Только я куда-то спешу
И поэтому целых сто дней
Почти ничего не пишу.

— Только времени зря не трать, —
Сам себе все время твержу.
Не хочу себя повторять —
И поэтому не пишу.

Не хожу ни в театр, ни в кино,
Не читаю ни книг, ни брошюр.
Значит, то-то оно и оно —
И поэтому не пишу.

Без стихов моя жизнь петля,
Только надо с ума сойти,
Чтоб, как прежде, писать стихи для
Очень умных, но десяти.

Спать хочу, но мне не спится,
На машине еду в склад.
Денег нет, а с круга спиться
Очень даже был бы рад.

Облака плывут по небу,
Письмена ползут по почте.
Всё равно, куда приеду —
Я подсобный рабочий.

Могу от женщин одуреть я
И позабросить все дела,
А женщина за все столетья
Ничего не изобрела.

Всему виной один мужчина,
Все делал он, а не она,
И даже швейная машина
Не ею изобретена.

Так работают: утро, день, вечер —
Что едва поспевает Гознак;
Заработав, бросают на ветер,
Не на ветер, а на сквозняк.

И работают вновь, задыхаясь
От вседневных забот и обид,—
Это есть артистический хаос
И неарифметический быт.

Работаю на Поэтоград.
Не разливанка — винный берег.
Мой ежемесячный оклад
Лишь 235 копеек.

Смех невозможно запретить.
Засмейтесь, смехачи, засмейтесь:
Чтоб не работать, сам платить
Готов пятьсот копеек в месяц.

Пускай таскаю я мешки
И ничего не получаю,
Пусть неуместны здесь смешки,
Мой стих не сменится печалью.

Мне не хватает на харчи,
Но, чтоб в глупца не превратиться,
Скажу: «Засмейтесь, смехачи!»,
Как «Все-таки она вертится».

Своих стихов не издавая,
Ищу работы отовсюду,
Пилить дрова не уставая
Могу с рассвета до салюта.

Могу к Казанскому вокзалу
Доставить чемоданов пару.
Могу шататься по базару
И загонять там что попало.

В Поэтоград моя дорога,
Меня среда не понимала,
Так что могу я очень много
И в то же время очень мало.

Но если путь к иным победам
Я предпочту иным дорогам,
Тогда не буду я поэтом,
Тогда не буду я пророком.

Я обрету людей степенность,
Я принесу немало пользы,
Меня признает современность;
Но обо мне забудут после.

Жил-был поэт. Он был обманут
Несогласившимися с новым.
Но все равно его помянут
Великолепным добрым словом.

Поэты завтрашнего мира!
Грядущих лет!
Остановитесь у могилы,
Которой нет!

Ветер, поле, я да Русь
В мире небывалом.
Не сдаешься? Не сдаюсь
Никаким шакалам.

А снежинок всех число
Велико, как горе,
Все дороги замело
Снеговое море.

Я смотрю по сторонам,
Месяц — что полено;
Снеговое море нам
Тоже по колено.

И в этой самой жизни нашей,
В быту лишений и побед,
Ты, милый, самый настоящий
Очаровательный поэт.

Ты пишешь очень много дряни:
Лишь полуфабрикат-руду,
Но ты прекрасен, несмотря ни
На какую ерунду.

В рубцах твоих стихов раненья,
Которые в огне атак.
А те, кто лучше и ровнее,
Писать не выучатся так.

У них стихи круглы и дуты,
Хоть и металл, а не руда,
И никакие институты
Им не помогут никогда.

Мы поедем за Мытищи.
Что нам думать и гадать?
Заработаем мы тыщи
И не будем голодать.

Люди любят все, что праздно,
Но достоин труд любви.
Мы работаем прекрасно,
Если платятся рубли.

А металл презренный самый —
Мой любимейший металл…
Подружусь с огромной славой,
Ей всю душу промотал.

Хорошо под гору, в гору,—
Путь зачеркивает нудь.
Счастье гнется, как подкова,
Но не всякому согнуть.

Ну, а мы богатыреем
Чуть не с каждым божьим днем.
Все, что есть, — преодолеем
И подковину согнем.

Один мечтал о жизни царской,
Другой любил считать ворон.
А мы — как Минин и Пожарский
И как Брокгауз и Ефрон.

Пусть затруднений впереди сто
Миллионов гектоватт,
У нас идейное единство
И, может быть, Поэтоград.

Пойдем навстречу воскресеньям
Мы, а не будням.
Чтоб стать могло увеселеньем
Хоть что-нибудь нам.

Мы мудрецы, и путь наш праведн,
И свят, и солнечн,
И нашим разумом не правит
Всякая сволочь!

И ни тебе (таков твой жребий),
Ни мне не сгинуть.
И разве есть такая мебель,
Чтоб нам не сдвинуть?

Мы подрубим сучки,
На которых сидим,
И сожжем свои корабли…
И я буду один, и ты будешь один,
Словно иначе мы не могли.

И уйдем, и не выпьем стаканов до дна,
И покинем праздничный пир,
И ты будешь один, и будет одна
Та, которую кто-то любил.

Я поссорюсь с тобой,
Ты расстанешься с ней,
И настанет такой денек,
Что ты будешь один,
   но не станешь сильней
Оттого, что ты одинок.

А она не добрая, не злая ведь…
Мы по дыму судим о Казбеке.
И не надо на эпоху сваливать
Промахи свои и неуспехи.

У меня чудных стихов не кипа ли?
Только жить мешает сила вражья, —
И у нас нет денег, а в день гибели
Деньги были или нет — не важно.

Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.

Рождал гражданских битв буран
Анкетные вопросы,
И на потомственных дворян
В те дни смотрели косо.

А Юрка-граф с дошкольных лет
Мог доблестью гордиться,
И славой дедовской согрет
Был Юрий Коновницын!

Когда беда вставала в рост
И становилось хмуро,
Тогда на Бородинский мост
Шел Коновницын Юра!

Там честь была сохранена.
На бронзовой таблице
Среди имен Бородина
Звенело: «Коновницын!»

Отважный русский генерал
Приветливо и громко
В минуты грусти ободрял
Далекого потомка!

Когда фашистский голиаф
Шагал к Москве-столице,
Достойный уваженья граф
Сумел с врагом сразиться.

Герой вошел в число потерь
У энской переправы,
И Коновницыны теперь
Двойной достойны славы!