Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
Марцинковскому показал несколько стихотвор<ений> из Дуновения (отвлеченных). Его мнение, что они писаны искренне и нигде не слышится натянутости и фальши. Принял он их, по-видимому, как молитвенный опыт.
Последнее мое стихотв<орение>:
Я не один теперь – я вместе с кем-нибудь: со зверем,
дышащим в лицо дыханьем теплым, щекочащим го-
рячей шорсткой грудь, когда в ночи грозой сверкают
стекла;
и, только день омытый расцветет, я раскрываю
миру свои веки – все, что живет, что движется, зовет:
деревья, звери, птицы, человеки – мне начинает вечный
свой рассказ, давно подслушанный и начатый не раз;
и даже хор мушиный над столами, следы в песке
застывшие вчера... мне говорят бездушными губами
все утра свежие, немые вечера.
Их исповедь движения и слова мне кажется к шагам
моим тоской. Спуститься серце малое готово к ним
неизвестной разуму тропой.
И иногда я думаю тревожно: когда скует бездвижье и
покой, и будет мне страданье невозможно, – увижу ли
сквозь землю мир живой? Какие грозы мутными дождями
мое лицо слезами оросят, когда в земле под ржавыми
гвоздями ласкать земное руки захотят![193]
–––––
Напишите о «К полудню».
Искренне Ваш
Лев Гомолицкий.
13. Гомолицкий – Бему
15.III.28
Дорогой Альфред Людвигович![194]
Простите, что я так долго Вам не писал. Но у меня было подавленное состояние под влиянием различных житейских неудач. Однако, если бы я знал, что для вечера нужны стихи (что вообще будет такой вечер), я постарался бы прислать их к сроку.
Я Вам очень благодарен, дорогой Альфред Людвигович, за Ваше хорошее отношение ко мне и что меня не забываете, но помните всё время. Над Дуновением я всё время работаю (уже два года), и тот вариант, который у Вас, – отошел в прошлое. Теперь я прибавил еще третий отдел: Трава, составив его преимущественно из стихов уничтоженного сборника К Полудню. Но в Траве много нового и такого, чего не было у Вас, хотя написано было давно. Я обязательно пришлю Вам Дуновение в исправленном виде (я и еще буду работать над ним), и, может быть, теперь Вы останетесь мною больше довольны.
С этим письмом я посылаю начало поэмы, которое писал прошлой осенью еще в замке, а теперь чуть-чуть подправил. Едва ли раньше осени удастся продолжить. Мне очень важно знать Ваше мнение о моем новом периоде творчества. Напишите немного, хотя бы на открытке. Мне лично кажется, что если я выиграл в сжатости и конкретности, то много проиграл в напряженности – стало суше (а еще – мельче). Гораздо заметнее на мелких вещах, а потому я посылаю также два отдельных стихотворения. Что найдете лучше – прочтите на собраниях Скита.
Как жаль, что я так далеко. Я помог бы Вам, чем только мог, в Вашем намерении обновить Скит. Я ведь очень привязался к нему, хотя только слышал и никогда не видел, и даже голос непосредственно от скитников никогда не доходил до меня, кроме Рафальского, которого уже судьба сейчас заставила говорить со мной.
Как раз сегодня, идя с базара, я встретил С.М. и передал ему, что Вы просили передать. Но кроме того я имел неосторожность рассказать, что на вечере читалась Весна. Если бы я хоть сколько был в курсе дел, я никогда не сделал бы этого. Но я не знаю новых вещей С.М. – он мне показывал только печатные и был всегда странно неотзывчив в этом отношении, а что касается его личных сношений со Скитом – зачем мне даже знать об этом. Совершенно невинно я рассказал ему о вечере, так как если бы знал, что здесь замешаны какие-то его требования и планы, то ни за что не приблизился бы ко всему этому, ни на волос. Я очень дорожу Вашим расположением и надеюсь, что Вы верите в мою искренность.
Матерьяльное мое положение сейчас очень плохое. Скверно недоучиться. А ведь я опоздал всего год. Но кто же знал, что гимназия в Остроге закроется. Когда подумаю, что, м<ожет> б<ыть>, мечта об университете для меня навсегда потеряна, становится не по себе, хотя я привык ко всему. Эти заботы о жизни мешают писать, вытравляют последние проблески вдохновения; но, тем не менее, я начинаю печататься в скверных газетках. Если нельзя в журналах – и это хорошо. В нашей литературной колонии совсем плохо. Старики ссорятся и нас ссорят. Вот С.М. совсем недавно обидел ни за что писателя Гриненку[195], демонстративно уйдя с середины его лекции, и нас с собой увел[196] (мне ведь далеко идти через плотину, а С.М. мой попутчик – ночью веселей шагать по мостам через поле). Они из-за каких-то убеждений. А для меня они оба только люди. Надо кончать! Пишите, буду ждать маленькой, коротенькой весточки, н на новое Дуновение.
Искренне Ваш Лев Гомолицкий.
14. Гомолицкий – Бему
15.XII.28
Дорогой Альфред Людвигович!
Пользуюсь возможностью передать Вам весточку через Сергея Милиевича[197]. Я виноват перед Вами, что давно – очень давно не писал. Но всё лето, начиная с весны, я был сильно занят, и часто бывало так, что не хватало на марку. Не обижайтесь на меня, Альфред Людвигович, за это и напишите мне хоть немного о себе и о жизне Скита, потому что я очень соскучился без Ваших писем. Всё время я работал здесь в Остроге у землемеров. Исполнял все работы, восходя от простого рабочего до канцелярии. Бывало всячески и часто тяжело. После одиннадцати часов работы сначала я ничего не умел делать, только спать. К осени стало легче, и работали меньше. Пользуясь заработком, я начал учиться, чтобы сдать на матуру. Стихи же писал по воскресеньям два часа. Кое-что было печатано, и даже обещали плату, но ничего не получил. Сейчас инженеры уезжают на зиму, и я остаюсь безработным, но мечтаю о том, как это сладко отдаться той работе, которую любишь, а не быть счетной машинкой в чужой канцелярии. Кое-что из того, что писал за это время, посылаю Вам, чтобы поделиться с Вами своею работой, как я это привык делать. Посылаю вырезку из газеты со «стихом»[198], который там понравился, и мне даже передавали, что какой-то белорусский поэт хотел или перевел его, но перевода этого я не видел. Мне лично этот стих не нравится за исключением пары строчек[199]. За это время нигде не бывал, ничего не читал, никого не видел, что и С.М. может подтвердить.
Не забывайте меня, Альфред Людвигович, пишите мне изредка. Вы мне ничего не сказали на те отрывки, которые я посылал Вам[200]. Я всегда Ваш, уважаю и люблю Вас, как своего учителя и отца.
Лев Гомолицкий[201].
15. Гомолицкий – В.Ф. Булгакову
29 июля 1930 г.
Глубокоуважаемый
Валентин Федорович!
То хорошее, что я знаю о Вас от своих друзей, дает мне смелость писать Вам так, как бы мы были уже с Вами в близких и сердечных отношениях. Посылаю Вам свою брошюрку, в которой по возможности общедоступно и сжато старался изложить то общечеловеческое учение добра, которое есть в писаниях Ф. Достоевского и Льва Н. Толстого[202]. Мне было бы очень важно узнать Ваше мнение об этой моей несовершенной работе. Городок, в котором я живу, очень небогат материалом для какого бы то ни было изучения, и я здесь почти ничего не мог найти из книг по предмету своей работы. Желая продолжать и в дальнейшем работу, которую считаю полезной, мне, конечно, хотелось бы вырваться отсюда в условия, более благоприятные для нее, чтобы не быть дилетантом и чтобы слова мои путем всестороннего изучения предмета приобрели больший вес и значение для людей. Но пока это невозможно, так как моего скудного заработка (я служу здесь у землемера и занимаюсь чертежными работами) только и хватает на то, чтобы прокормить своих родителей и себя.
Если у Вас будет время и возможность ответить на мое письмо, то ничто так меня не обрадует и не ободрит, как это Ваше внимание ко мне. Мой адрес: Polska, m. Ostróg, n/Horyniem, Czackiego 2.
Искренне уважающий Вас Лев Никол. Гомолицкий.
Это и почти все остальные письма к В.Ф. Булгакову находятся в собрании: Российский гос. архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 2226 (В.Ф. Булгакова), оп. 1, ед. хр. 605 (лл. 1-15). Письма Гомолицкого написаны по упрощенным правилам старой орфографии – без твердых знаков в конце слов.
Валентин Федорович Булгаков (1886-1966) – писатель, публицист, общественный деятель. Секретарь Л.Н. Толстого в 1910 г., в 1916-1923 – помощник хранителя, директор Музея Л.Н. Толстого в Москве. 23 мартa 1923 выслан из СССР. В 1924-1927 – председатель Союза русских писателей и журналистов в Чехословацкой республике, выпустил (вместе с М.И. Цветаевой и С.В. Завадским) сборник Ковчег (1926). Участвовал в «Международном движении за христинаский социализм», проповедовавшем верность идеям Будды, Лао-тсе, Толстого, Ганди, Францизска Ассизского. С 1933 развернул деятельность по созданию Русского заграничного (Русского культурно-исторического) музея, открывшегося 29 сентября 1935 г. в Збраславском замке, и был его директором. В 1937-1940 гг. составлял Словарь русских зарубежных писателей. 22 июня 1941 арестован и до 15 сентября находился в тюрьме. 27 марта 1942 снова арестован и отправлен в концлагерь в замке Вюльцбрук в Баварии (см.: В. Булгаков, «В царстве свастики», Москва, 2005, № 5; Лев Юрковский, «В.Ф. Булгаков», Новое Русское Слово, 1949, 2 января). После освобождения из лагеря 28 апреля 1945 и возвращения в Прагу в июне работал преподавателем в советской средней школе, редактировал Советский Бюллетень. В начале 1949 г. вернулся в СССР, отослав туда и экспонаты своего музея. Работал в Ясной Поляне. См.: И.А. Куклинова, «Судьба Русского культурно-исторического музея в Праге (Из истории музеефикации культуры русского зарубежья)», Факты и версии. Историко-культурологический альманах. Исследования и материалы. Книга III. Русское зарубежье: политика, экономика, культура (С.-Петербург, 2002), стр. 119-126; Л.П. Муромцева (Москва), «В.Ф. Булгаков – создатель Русского культурно-исторического музея в Праге», Русская литература ХХ века в контексте мировой культуры. VI Крымские международные Шмелевские чтения. Материалы научной конференции (Алушта, 1997), стр. 343-351; . М.Ю. Досталь, «Русский культурно-исторический музей в Праге в творческой судьбе В.Ф. Булгакова (по новым архивным данным)», Международная конференция «Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследованиий. Фонды Славянской библиотеки и пражских архивов». Прага, 14-15 августа 1995 г. Сборник докладов. Том 2 (Прага, 1995), стр. 548-556.
