Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
Поставив своею целью полный и точный синтез религиозных систем, я принялся за изучение, выписки и систематизацию главных священных книг – их первоисточников. К сожалению, я остановлен в работе, так как материала в моем городке недостает, а на покупку книг я не имею в настоящее время достаточных средств.
Я хочу обратиться к Вам с просьбой помочь мне в этом затруднении. Может быть, через Вас я могу достать некоторые книги с тем, чтобы, использовав их, вернуть обратно. Кроме русского языка я обладаю польским, читаю по-французски и английски, немецким же могу пользоваться при помощи моих друзей. Из книг, которые мне важно пока иметь, укажу на Коран, Талмуд и Дхаммападу.
Со своей стороны я рад услужить Вам, чем только сумею.
Жду Вашего, приносящего мне всегда радость и духовную бодрость, письма.
Искренно Вас любящий и уважающий
Лев Гомолицкий.
На листе позднейшая помета Булгакова (перечеркнуто):
В Библиографии:
1) Справка о Гомолицком.
2) Воспоминания Поссе.
3) Адреса Гессена, Мякотина и Бицилли.
18. Гомолицкий – Булгакову
14.I.31 г.
Многоуважаемый и дорогой
Валентин Федорович!
Только теперь узнал, что Вы вернулись в Прагу, и спешу поблагодарить Вас за ту большую и сердечную помощь, которую Вы оказали мне тем, что помогли найти некоторые очень важные для моей любимой работы книги. Из библиотеки Земгора благодаря Вашему поручительству я получил и использовал два очень интересных труда – «Агаду» Бялика[214] и «Законы Ману»[215]. К сожалению, в библиотеке больше нет переводов с оригиналов, которые меня только и интересуют. Книги я библиотеке вернул (еще в декабре прошлого года отослал последнюю книжку), но со дих пор, несмотря на мой запрос, библиотека не сообщила мне о размерах почтовых расходов, чтобы я мог эти расходы покрыть. Нынче я опять посылаю в библиотеку открытку с просьбой сообщить мне о размерах моего долга.
Книги, которые я нашел в этой библиотеке, имели для меня двоякое значение. Значение материала для работы и значение еще другое – чисто личное. Поскольку Законы Ману проскользнули мимо моего внутреннего сознания, оставив след только в памяти, в области знания, постольку «Агада» Бялика, переведенная Фругом, вошла в мою жизнь переживанием и переживанием очень значительным и хорошим.
Перевод Фруга дурной, потому что сделан вслепую, безо всякого чутья. Но мне это не мешало: при чтении я сам отбрасывал всё неправильное и фальшивое и восстановлял текст в его древнем и величественном значении. О Талмуде я прочел уже до знакомства с этим трудом несколько хороших книг и теоретически знал всё, что относится к своеобразному способу передавать вечные истины в виде занятных анекдотов, басен, сказок и пословиц, которыми так своеобразно и неподражаемо пользовались мудрецы Талмуда. Но только при чтении непосредственном, а не в чужой передаче, я до конца оценил и понял значение этого метода. Для распространения в человеческих неподготовленных массах нравственных истин этот метод действует несомненное вернее и долговечнее проповеди (как бы она ни была вдохновенна) и заповеди (как бы она ни была строга и беспощадна). Занятный, часто забавный рассказ остается надолго в памяти, невольно хорошо запоминаясь; кроме того, он сам просится на язык и его нельзя не рассказать в беседе. А вместе с рассказом сохраняется и передается и то главное ядро его, которое оправдывает его существование. Тут семя падает не просто в почву – оно падает вместе с мягким и румяным плодом, и плод этот подготовляет в почве для семя питание – удобряет для него почву и первое время питает его, пока семя не превратится в росток.
Кроме того, знакомство с языком и идеями Талмуда многое объяснило мне в Евангелиях.
За это внутреннее значение книг, которые Вы помогли мне найти, позвольте мне особенно поблагодарить Вас, дорогой Валентин Федорович!
К сожалению, за недостатком материала, я не могу приступить к окончательной разработке своего труда. Мне останется еще прочитать буддийские книги: Дхаммападу и Питаки[216], а также Коран.
Искренно уважающий Вас
Лев Гомолицкий.
Надписи на лицевой и оборотной сторонах конверта:
Wielmożny Pan
Valentin Bulgakov
Praha
Velká Chuchle, 14
Czechosłowacja
Leon Gomolicki
Polska, m. Ostróg,
ul. Czackiego 2
19. Гомолицкий – Бему
4/IX 31 г.
Дорогой Альфред Людвигович!
Только сейчас вечером случайно получил Вашу открытку из редакции. Спешу ответить, потому что давно, очень давно хотел написать Вам. Не знал только, можно ли писать по старому адресу. Кроме того, казалось мне, что Вы чем-то мной недовольны. Если это не так, – то простите мне мое заблуждение и позвольте по-прежнему писать Вам всё о себе, как это я делал когда-то.
С тех пор кое-что изменилось в моей жизни. Стихи мои всегда были отражением переживаемого, и если говорить о них, то нельзя не упомянуть о жизни. За эти три года я написал «Поэму о Боге» – сейчас печатается в сборнике Галицко-Русской Матицы во Львове[217]. Рассказываю в ней историю своей первой любви – «моей любовью первою был Бог»[218]. Это – период, когда писалось «Дуновение». Начал писать роман в стихах «Памятник Уединизму» и написал части из книг стихов – «Дом»[219] и «Жатва»[220]. Два стих<отворения> из последней были напечатаны в августе в «За свободу!»[221]. «Дом» – о том, как я завоевываю дом. Все эти три года я работал в землемерном бюро в Остроге, которое было занято измерением города. Начал с простого рабочего, но вскоре заслужил повышение и всё это время проработал чертежником. В семье работал я один, – точнее – зарабатывал. Зарабатывал даже по нашим временам неплохо, если бы не прошлые долги. Отец занимался хозяйством: возделывал огородик, готовил. Мы жили в домике не в центре города, на улице, поросшей травою. Работа летом тяжелая. Весь день без перерыва на ногах под раскаленным солнцем и в дождь. После рабочего дня умоешься, переоденешься, пообедаешь, и уже ни читать, ни думать не хочется – хочется только отдохнуть. И так вот проходят недели... Тоскуешь о самом себе. Потому и писал я сравнительно мало. К тому же давил Острог. В Остроге хорошо отдыхать на каникулы, еще лучше умирать, когда от жизни уже нечего требовать и желать. Я желаю и жить, и делиться своею жизнью с другими. Может быть, если бы около меня или, верней, со мной не было моей Евы, а только старики родители, я имел бы меньше мужества бороться с жизнью. Дом мой не мещанское счастье, а законная для каждого человека крупица личного счастья, инстинкт – божественная трагедия души человеческой и человеческой плоти. До сих пор это только поиски дома, мечты, борьба за него. У меня вторично в жизни любовь и опять она большая – и опять больше трагичная внешне, и уж никак не благоприятная – во вражде с условиями жизни. Видно, я из тех, о ком сказал Гумилев: «а другим жестокая любовь, горькие ответы и вопросы; с желчью смешана, кричит их кровь, слух их жалят злобным звоном осы»[222]. Нет, не совсем так, конечно, –: внутренне я удовлетворен, дух мой радуется и спокоен, но внешне – это сплошная драма: родители не согласны, а я из тех, кто не пускает никого в свой интимный мир. Все три года – мы... встречались тайно и на людях. Иметь жену и никогда не иметь минуты, чтобы побыть с глазу на глаз, от всех скрываясь. Я хлопотал и писал всюду, чтобы устроиться вне Острога, и наконец решил уехать, не глядя на тяжелое время и на то, что ехать было не на что. Случилось в этом году так, что бюро в Остроге лопнуло. Я поехал во Львов. Во Львове – работал полмесяца у инженера, а когда работа кончилась и к тому же во Львове жить больше было нельзя (черта оседлости для русских), я не вернулся в Острог и приехал в Варшаву, имея в кармане 50 злотых. Тут я живу до сих пор. Было за эти два месяца и так, что не имел крова, но ночевал всё же под крышей по знакомым. Сейчас снимаю угол и сплю за ширмами. Всё время хлопочу, ищу работу. Бывает, что не полнем, но всё же знакомые всегда накормят. Обедаю по двунадесятым праздникам. Ева шлет из Острога письма, пропитанные слезами. Родители сидят без хлеба. А я строю Дом. Но что-то преждевременно заглядываю вперед, и о Жатве у меня уже написано несколько стихотворений. Сейчас я прихворнул. Нынче жар. Вместо того, чтобы идти к одному знакомому, который обещал похлопотать за меня и просил зайти, я лежал весь день и читал Силуэты Айхенвальда. Вошел здесь в Варшаве в Лит<ературное> Содружество. Хочу прочитать свои стихи, чтобы услыхать мнение Философова. Ум его меня очень интересует. Не пользуюсь в полной мере возможностью печататься в За Св<ободу!> – скитания по Варшаве берут много энергии. Здесь Дзевановский, но живет замкнуто и я с ним до сих пор лично не познакомился. Адрес мой Warszawa Leszno 9, m. 6a или Warszawa Poczta Główna poste restante. Пишите, дорогой Альфред Людвигович. Что делает Скит?
