Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
22. Гомолицкий – Чхеидзе
19.6.33
Дорогой автор «Страны Прометея» и многих рассказов, которые давно уже привлекли к Вам мое расположение.
Следующий раз, если соберетесь ответить на это мое письмо, обязательно не забудьте прислать Ваше имя и отчество, так как без таковых никак нельзя обойтись русскому, собравшемуся написать письмо. Чтобы уже сразу покончить с этим вопросом, сообщаю Вам тут же свои – зовут меня Львом Николаевичем.
В этой нашей первой заочной беседе мне суждено длинное предисловие, потому что должен еще извиниться перед Вами за то, что пишу это письмо на редакционных полосах, но в моей кочевой и непрочной эмигрантской жизни никогда нет ни приличной специальной бумаги для писем, ни своих конвертов, ни времени уделять этим важным вопросам. Полагаю, что Вы не осудите меня за эту вольность. Ведь мы в походе, а в походе не обращают внимания на внешние приличия.
Я очень был рад прочесть Ваше письмо, тем более, что писал о Вашей книге не по долгу службы, не казенно, а искренне. И если уж Вы сообщили мне некоторые подробности о том, как печаталась Ваша «Страна Прометея» (очень у Вас это вышло удачным название!), то позволю и себе ответить тем же – рассказать, как печаталась моя рецензия. Хотел я сказать гораздо полнее и подробнее. Но, можно сказать, на половине дороги остановился и ужаснулся размером уже написанного. Вместо обычных дозволенных для беглой рецензии, отмечающей молодую литературную новинку, ста – ста пятидесяти строчек получилась тяжеловесная статья. С полным сознанием своей вины я принес ее редактору и вполне согласился с ним, что 400 строк обязывают. Отводя столько места молодому автору, газета тем самым говорит, что явление это исключительное. И вот от меня редактор потребовал доказательств исключительности этого явления. Единственным доказательством моим была сама книга. И я вернул ее редактору и стал ждать ответа. Ответом была чистая, нигде не тронутая редакторским карандашом, авторская корректура, а потом – промелькнувшая «неожиданная» (по-Вашему) фраза Подорожника[227].
Кстати об этой фразе. Мне кажется, Вы несправедливы к Подорожнику. Я его не защищаю, но согласитесь, что в его сравнении ничего для Вас обидного не было, а если мог таиться вред (в том смысле, что и Вы и учредители «культуры» в Праге), то в иной плоскости, гораздо более для Вас важной – плоскости завоевания литературного имени – есть доля и пользы. Ведь Подорожник колол их казенной культурой, справедливо указывая на Ваш пример – настоящая живая ценность должна паломничать из Праги в Харбин в поисках своего осуществления.
Хотелось бы, чтобы эта наша первая встреча не оборвалась, а дала начало более близкому знакомству. Исполняя Вашу просьбу, посылаю Вам несколько номеров «Молвы». Очень благодарен Вам за готовность Вашу оказать мне в свою очередь услугу. Принимаю это в порядке завязывающейся между нами дружбы. В Варшаве так трудно с книгой, что, несмотря на большое свое желание, я до сих пор почти не знаком с евразийским течением, а о Н. Федорове знаю только понаслышке. Буду Вам очень благодарен за наиболее характерное для Н.Ф. из евразийской литературы[228]. То, что Вы укажете, я, прочтя, отошлю Вам обратно. Сноситься со мною удобнее всего по адресу Российского Общественного Комитета.
Собравшись ответить мне на это письмо, напишите мне также о литературной жизни в Праге. Печатаетесь ли Вы где-нибудь сейчас? Работаете ли серьезно над углублением своего оригинального дарования? Недавно читал отпечатанные на гектографе Ваши статьи (особенно понравилось о Хлебникове – надо бы подробнее – кстати, нельзя ли бы хоть на короткий срок его сочинения?). Когда книга этих статей будет напечатана?[229] Жду ответа. Сердечно Ваш Л. Гомолицкий.
23. Чхеидзе – Гомолицкому
22-VI-33
Дорогой Лев Николаевич! Итак – знакомство состоялось – теперь будем ожидать личной встречи, чтобы его закрепить и обратить в дружбу. Вы приносите извинение в том, что пишете на редакционной бумаге. Я же должен принести повинную за привычку стукать на машинке. Совсем разучился писать чернилами (если не пишу на машинке – пишу карандашом – это всё «последствия гражданской войны»!). Ваш рассказ о рецензии заставляет меня испытывать разнообразныые чувства. Прежде всего – это замечательное свойство человеческого слова – вызывать детонацию переживаний и настроений. И ту именно детонацию, которая имелась в виду! Вы отметили в своем отзыве те места книги, которые писались с немалым душевным трепетом. Что иное – если не очевидное «родство душ» – обнаруживает это? – И потом, вторичная аппробация со стороны главного редактора. Ведь, наверное, главный редактор – человек успокоенный – в том смысле, что уже привык к «сенсациям», «новинкам» и пр. Его мнение мне также очень дорого!.. Я перечитал заметку г. Подорожника и восстановил в памяти то, что писал Вам по поводу этой заметки. Кажется, тут небольшое недоразумение? – Я абсолютно не чувствую себя задетым!! Напротив, мне чрезвычайно лестно (честное слово!) сознавать, что мое имя поставлено с именами лучших русских художников. Кроме того – самый факт, что в Варшаве нашелся незаинтересованный человек, человек большой культуры, который так высказался, – меня ободряет и возбуждает во мне некую новую волну веры в людей. – Но есть другая сторона дела. – Я говорю о тех людях, которые были задеты г. Подорожником. Повторяю – они обижены, и – кажется – зело. Обижены они гл<авным> о<бразом> на «Молву». Но «изливают раздражение» на причину (как они полагают) заметки г. Подорожника, т.е. – на Вашего слугу... Скучно и утомительно рассказывать: – как и почему установились достаточно неприязненные взаимоотношения между одной и другой частью русской колонии в Праге. Иной раз – эта неприязнь скрыта глубоко (и не очень глубоко) в сердцах и душах. Иногда – вырывается наружу подобно Везувию или, лучше, грязевой сопке – более похоже... Таким образом, наверное, нашлись люди, уже создавшие какую-нибудь легенду, вроде того, что я просил кого-нибудь в Варшаве – написать вот такую вот заметку, и так далее. Повторяю: – скука. Хочу резюмировать: не я обижен – о, нет! – я – польщен! – но обижены устроители Дня культуры (я к ним не принадлежу!) – и их обида (может быть, и заслуженная, ими самими вызванная) – меня огорчает. Ведь и то сказать: – каждый хочет жить и утверждаться в жизни. Одни это делают так, другие иначе. Герострат подпалил храм. Добчинский, Бобчинский – дали взятку Хлестакову, чтобы он сказал в Питере, что – да, в таком-то городе проживают такие-то люди... Одним словом – нельзя никому запрещать забавляться на свой лад. И если уж зашел об этом разговор, то главная драма между двумя поколениями эмиграции, несомненно, заключается в том, что младшее поколение – худо ли, хорошо ли – хочет идти с жизнью, вдумывается в проблематику революции, ищет выхода, опираясь на факты современности. А старшее – начисто отрицает то, что произошло в России с октября 1917 г. – не желает считаться с фактами, не желает пересмотреть однажды взятую на веру догму. Я присутствовал при нескольких собраниях, где происходили битвы между двумя поколениями (да и сам подчас бился). Но вспоминаю характерную оценку. В один городок под Прагой прибыли представители старшего поколения – агитировать не то в пользу «Возрождения», не то «России и Славянства». Собрали публику. Защищался такой тезис: – желание молодежи оторваться от старших – есть желание сбросить с себя цепи истории, бремя традиций; – в пределе – это желание обнаруживать рабскую психологию не-свободных людей... И если, добавляли они, сейчас в моде издеваться над старшим поколением, то не напоминает ли вам это глумление Хама?.. и т.д. Потом стали возражать младшие (весь разговор велся довольно резко, публика не стеснялась). Их слова сводились к следующему: – сейчас старики призывают идти за ними, натягивая на себя тогу хранителей традиций. Но ведь вы, сволочи, брешете (извините за пунктуальность передачи). Именно вы, наши «отцы», отказались от традиций, воспели революцию и произвели революцию, и как раз в момент, когда приход революции означал самоубийство России. А теперь вы нам толкуете о традициях! теперь вы заранее обвиняете нас в рабстве (психология!) и хамстве (сын Ноя), потому – что ваш путь – не наш путь. С таким подходом вы ничего не достигнете и т.д. А один из «молодежи» (молодежь относительная, лет 25-35) грозил воскресить обычай каких-то островитян, у которых считалось «милосердным» проломить череп вождю, проигравшему битву, – дабы он не мучался всю остальную жизнь. – Получается неожиданная картина. «Отцы» – бывшие революционеры – теперь консерваторы, трусы в области мысли. «Дети» – бывшие анти-революционеры – даже контр-революционеры – оказываются сразу: против отцов и против коммунистов – считая, что эти ягоды – одного поля... Уже значительно позже, в этом году (а описанный инцидент происходил лет 8 назад) – я тут выступал с докладом на тему: Империя, Революция, Возникающая Россия. И судя по той злобе, которую вызвал мой доклад у людей промежуточного положения (т.е. как раз т<ак> наз<ываемых> отцов) – можно сказать – попал в точку. Ибо – эти люди (Струве, Милюков, Керенский и Ко) в свое время шли с революцией (1905) – предали ее; пошли потом с реакцией, с падающей империей – чтобы потом предать и ее – во время войны, в руки коммунистов. Игрой злой судьбы эта же компания «возглавляла» белое движение – чтобы и его проиграть. И сейчас – эти же (!) люди мешают новым силам вступить в единоборство с коммунистами. Мешают чем? – клеветой, сплетней, доносом, нежеланием сознаться в ошибках, нежеланием прислушаться к зовам и требованиям эпохи.
