Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Жемчужной пеленой сирокко
Залив ликующий сокрыл.
И сонное вперилось око
Души, оставшейся без крыл,
В немую солнечную пропасть,
Где парус по морю скользит,
И где весла колышет лопасть
Воды искристый аксамит.
Бреду вдоль взморья наудачу,
Почти без слез, почти без сил,
Ведь ничего уже не значу
Я между прошлого могил.
Когда­то Бог касался странно
Моих одушевленных уст,
Когда­то в бездне океана
Я храма был угольный руст.
Теперь же, словно в летаргии,
Недоуменный я лежу,
И для последней литургии
Слова усталые нижу.
Теперь я – сон окаменелый,
Холодный камень я теперь,
И лоб бессильно у предела
Стучится в запертую дверь...
Спущусь, недоуменья полный,
На бархатистую постель,
И унесут в безбрежность волны
Мою разбитую свирель.

Лазурью сплошь омытый остров дикий...
Кустарники и низкорослый дуб.
Привольные луга, где Пан Великий
Свирель пастушью от душистых губ
Не отнимает даже в полдень знойный;
Где лошадей несметны табуны,
Где рай для коз и для овцы спокойной,
Где люди – как диковинка видны.
Там лихорадка замерла на страже
Болот зыбучих и бесплодных скал, –
Но запах трав пустынных терпче, слаще,
Целительней нигде я не вдыхал.
От полустанка шли мы по дороге,
Что исчезала где­то за холмом.
Вокруг покой невозмутимый, строгий,
Пустыни дикой с безглагольным ртом.
И мы ничем его не нарушали,
Шагая по извилистой тропе,
Где зрелые колосья наклоняли –
В колеблемой приветливой толпе –
К нам пильчатые желтые головки,
Где дрок игольчатый благоухал,
Где совершали пчелы заготовки
Нектара в свой шестиугольный зал.
Мы шли, или вернее, мы летели, –
Так мало было тяжести в телах,
Так души наши вдруг поздоровели
На девственных Сардинии полях.
Мы за руки взялись, как в менуэте,
И вдвое легче стало нам вдвоем;
И грезилось, что мы одни на свете
На богомолье странное идем –
Вот к этой колокольне полосатой,
Что в глубине уже была видна.
И ты казалась мне совсем крылатой,
И вечная сияла в нас весна!
И ниже всё, как набожный подвижник,
Спускались мы в заснувший этот рай...
Вокруг оливы, под ногой булыжник,
И солнце опаляет мирный край.
Ни всклика птиц, ни цирканья цикады,
Ни мирного журчания ручья,
И всё же столько было тут услады,
Что углублялись чары бытия.
И вдруг – как на строителя ладони
На древней фреске, – дивный храм предстал
На дне долины, – в пасмурной короне,
Со всех сторон его обставших, скал.
Лишь полосатый палец колокольни,
Невыразимо стройный и живой,
Над ними мир оглядывал привольный –
В день Троицы звонящей головой.
Мы обошли чудесное созданье,
В единственный вошли пустынный неф,
Глядели долго с любящим вниманьем
На детских фресок сказочный напев...
Святая тишина, покой великий!
Лишь серый кречет, словно сторож злой,
Из амбразуры беспрестанно клики
Метал на тех, кто нарушал покой.
Ах, почему и мы не можем вместе
С ним поселиться в башне навсегда,
В таком великом, вдохновенном месте,
И в созерцаньи дни свои, года
Прожить, как эта в небе колокольня,
Пока обоих черная рука
Не примет сострадательно: – Довольно,
Довольно жили эти два цветка! –
И мы б в последний раз поцеловались
И головы склонили бы в траву, –
И в знак молчанья полосатый палец
Простерла б колокольня в синеву...

Нахмурилось ликующее море,
Разбушевалось у каприйских скал,
И беленьких лошадок на просторе
Табун игривый бойко заскакал.
Что это вздумал дедушка сонливый –
С трезубцем притупившимся Нептун?
Зачем нарушил этот мир счастливый
Сребристых искр и осиянных шкун?
Что за свинцовые на небе башни,
Что за тревожный в листьях разговор?
Мне больше по душе покой вчерашний
И синева задумавшихся гор.
Осенние так неуместны шутки –
Почти что на кануне самом дня,
Когда глаза взволнованной малютки
Моей на вас с моторного коня
Глядеть совсем испуганные будут.
Смиритесь, погодите день, другой,
Пока они спокойно не прибудут,
Промчавшись над пучиною морской.
А ты, желанная в лазурном царстве
Мечты, не думай о царе морском:
Нет яда у него в волны коварстве,
И преходящим он исполнен злом.
Вот я стою, уже раскрыв объятья,
На вышке нашей в сказочном саду,
Мне грезятся твои рукопожатья,
Я поцелуев чудотворных жду,
И молодости, из тебя струящей,
И веры в новый голубой цветок,
Для песни никогда не заходящей,
Единственной, как ты, мой голубок!

Несметный ряд столетий безразличных –
С упорной твердостью встречают скалы
Гостей лазоревых и неприличных,
Бушующих, как пьяные вандалы.

Всё пасмурней чело их от лазури,
Всё зеленей от бархатистых трав,
И всё напрасней ухищренья бури,
И пенистый без устали бурав.

Какая мысль глубокая в морщинах,
Какая скорбь в ввалившихся щеках!
Сам Агасфер, блуждающий в сединах,
Таких страстей не испытал в веках.

Поэты то зерно бесплодное,
Что сеятель на камень высеял,
И даже, может быть, не сеятель,
А вихрь какой­нибудь неведомый:
У сеятеля семя полное,
Поэты ж – вольница беспутная,
Ничем пока не укрощенная.
Свободная – она лишь вихрями
В пустыне опаленной сеется,
И, зацветая, задыхается,
Едва утешив очи скорбные.
Я брошен вихрем в башню древнюю,
Меж гробовыми – в щели – плитами,
И там я вырос стеблем шелковым, –
Меж сов ученых, вечно заспанных,
И мышек легких, перепончатых.
И цвел я там десятилетия,
Цвету еще, седой, недремлющий,
Цвету назло всему столетию,
Такому злобному, кровавому,
Цвету – грядущего предтечею,
Цвету – звездою пустоцветною.
1941

Скамья в саду. Над нею купол
Из черных кружев. Синева
Повсюду, где бы взгляд ни щупал.
Ярко­зеленая трава,
Головки белые ромашек,
Семейка первая скворцов,
И слышен щебет резвых пташек,
Да плеск фонтана. Песнь без слов.
Я очень слаб еще, но руки
Твои меня ведут, бодрят,
И от хождения по мукам
Остался лишь святой обряд.
Мне хорошо с тобою в парке,
Я снова, как младенец, тих,
И благодарен старой Парке,
Что мой не перерезан стих.
Мы на скамье своей зеленой –
Как там на ветке – два скворца:
Луч солнца нужен обновленный
Нам в утомленные сердца.
Мы, как деревьев этих голых
Чернеющие кружева,
Проснемся от лучей веселых,
Зазеленеем, как трава.

Сегодня серо, сыро, жутко,
С деревьев каплет на песок.
Весна еще – как будто шутка,
И первый скрылся мотылек...
Вот и лежу опять в постели
И изучаю потолок,
Где в паутине, как в шинели,
Всю зиму дремлет паучок, –
Мой друг, таинственный и тихий,
Почти бесплотный, как и все
Отшельники, поэты, мнихи,
Живущие в одной красе.
Исчезновеньем, появленьем
Своим нежданным по углам
Он служит мне предупрежденьем,
Приметой верной по утрам.
Свирепые всей жизни шутки
Развили у меня в уме
Прабабушкины предрассудки,
И веру странную во тьме.
Я верю, например, как дети,
Что всякая исчезнет власть,
Исчезнут кандалы и плети,
И пушек ненасытных пасть...