Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Поэт, будь верен лишь себе!
Наперекор самой судьбе.
Так создавай, как мыслишь ты, –
Без всякой внешней суеты.
Общепонятность – не закон.
Создатель мира испокон
Так создавал, что мудрецы
Не могут отыскать концы.
Поэзия души твоей –
Другой непостижимый мир,
И ты живешь среди теней,
Как раб, как жертва, как кумир.
1942

Каплют капли, как алмазы,
На сухую в струпьях землю,
Полную больной заразы.
Я без радости им внемлю.
Я без радости им внемлю,
Потому что новой жизни
Я не верю: нашу землю
Всю поработили слизни.
Слизни жадные, желудком
Претворяющие только,
Или высохшим рассудком,
Уж не видящим нисколько.
1943

Старость – вера в избавленье
Близкое от жизни благ,
От души окамененья.
Даже жесточайший враг

Старцев не берет в неволю,
Не впрягает их в ярмо.
Старый – как жнивье на поле,
Как истлевшее письмо.

Но опаснее он многих
Молодых неясных дум:
Ближе путь ему до Бога,
Осуждает старый ум.

Страшен голос отходящих:
Все софизмы перед ним
Распыляются всё чаще,
Старец – Божий серафим!

Старость – радость, прекращенье
Несуразного пути,
Старость – мира осужденье.
Господи, прости, прости!

Всё – ложь, всё – правда в этом мире,
И не приходишь ни к чему:
Недоумение всё шире
В сознании сгущает тьму.
Мы только атомы слепые
На трупе стынущей земли,
Песчинки мысли золотые
В веков вихрящейся пыли.
Всё – ложь, всё – правда, то, что бренно
На окровавленной земле,
Лишь смерть одна благословенна
В царящем невозбранно зле.

Я молюсь, как птица в клетке,
Потому что солнце светит,
Потому что с каждой ветки
Кто­нибудь на песнь ответит.

Я молюсь, как цветик в поле,
Потому что небо сине,
Потому что нет уж боле
Никого со мной в пустыне.

Я молюсь, как инок в келье,
Потому что слово – Божье,
Потому что с ним веселье –
И на Ангела похож я.

Будет солнце в небе, звезды,
Будут тучи в синеве,
Будут новые погосты,
Будут и жуки в траве
Филигранные из злата,
Будут бушевать у скал
Волны – синих тайн палата, –
Много голубых зеркал.
Будут люди верить в Бога,
Будут отрицать Его,
Гениально и убого
Будет мысли торжество.
Потускнеют только краски,
Поизносится фата,
Но всё те же будут сказки,
Та же вечная мечта.
Только я уже не буду
Поклоняться и судить, –
Поклоняться Божью чуду,
Божьи промахи судить.
Где ж я буду? Буду в ветре,
Буду в море, в пене волн,
Буду в плачущей Деметре,
Буду красотою полн.
В каждой травке у криницы,
В каждом цветике полей,
В каждом перелете птицы
Средь серебряных лучей.

Море сине, небо сине,
Синева у нас в сознаньи.
Хорошо в такой пустыне,
Хорошо на океане!
Солнце днем, а ночью звезды,
Чайки днем, сирены ночью,
Мы как будто чрез погосты
Мчимся к мира средоточью.
Ветер в вантах, как по струнам
Пробегает древней арфы,
За кормой конца нет рунам,
Паруса – красавиц шарфы.
Сами мы – как паладины,
Только голые по пояс,
Не пугают нас ни льдины,
Ни экваторьяльный пояс.
Призраки мы, как в природе.
Призрачно всё то, что дышит,
Призраки мы на свободе,
На море, что жаром пышет.
Пахнет дегтем, пахнет солью,
Пахнет деревом горячим.
Нет конца уже приволью, –
Мы не стонем, мы не плачем,
Как вокруг нас плачут люди,
Потому что мы лишь тени,
Потому что в Божьем чуде
Мы живем для сновидений.

Всё, что есть, твои два глаза
Выражают для меня.
Эти райских два алмаза –
Символ чистый бытия.
Всё, что в них не отразилось –
В лучезарности тех струй, –
Всё засохло, распылилось,
Сколько ни живописуй.
До благословенной встречи –
Много с той поры уж лет! –
Лишь безжизненные речи
Слышал в хаосе поэт.
Тени шмыгали немые
Перед ним – и голоса
Непонятные, глухие,
Как дремучие леса.
В лабиринте слов тернистых
Он не в силах был найти
Для себя цветов лучистых,
Чтоб венок из них сплести.
Но потом, когда однажды
Заглянул в твои глаза,
След исчез духовной жажды –
И сомнения слеза.
Травы, птицы, волны, тучи,
Всё открыло вдруг уста, –
Понял он язык могучий
Страждущего естества.

Пташка на воздушной ветке,
Цветик на стебле зыбучем,
В пестром одеяньи детки, –
Все они живут в текучем,

Как ручей, мгновеньи этом.
Все они на солнце ярком
Дышат радостью и светом,
Все они – весны подарки.

Боже, Ты велел – подобно
Им – цвести и жить с улыбкой.
Не спастись и им от злобной
Власти Рока, – будь хоть скрипкой

Самой драгоценной – голос
Их серебряный и чистый!
После цвета будет колос,
Яви будет час нечистый.

Будет! Но мгновенье это –
Цвета, смеха, щебетанья –
Может быть, важнее света
И творящего страданья.

Под черным кедром на лужайке –
Ромашек белых пансион,
И хорошо меж них незнайке –
Поэту – вешний грезить сон!
Цветы – не видя – видят Бога,
Они – не слыша – слышат рай,
Им не нужна, чтоб жить, дорога,
Им каждый луч – родимый край.
И я учусь у них смиряться
И цель в цветеньи находить,
И солнцу красному смеяться,
И жить для жизни, – только жить.
В ветвях тяжелодланных кедра
Я с птичкой мысленно скачу,
И трель в глаза пускаю ветру,
И ничего уж не хочу.

За самшитовым бордюром
Глянцевитая магнолия
Смотрит в созерцаньи хмуром
На меня, на Анатолия,
Божья инока седого,
Правоверного, смиренного, –
В услужении у слова
С молодости уж согбенного.
Вся она – как из эмали
Изумрудной, металлической,
Словно символом печали
Суждено ей быть тропической.
Но в цветах есть запах тяжкий
У нее, как будто в клинике
И в порока мерзкой чаше, –
Иль в гниющем пряном финике.
Не люблю эмали темной
Глянцевитой я магнолии:
Грешности цинично­томной
Нет в смиренном Анатолии.
Символ жизни много проще
У него, – не лес тропический,
А страны родимой мощи, –
Схима в скинии Таврической.

Что мне звезд далеких млечность,
Что орбиты мне планет?
Что мне даже бесконечность,
Раз я – атом лишь, и свет

Постигаю лишь как атом?
Голос вечности – во всем,
В повседневном, в непочатом,
Посещающем мой дом.

На стене алмазный лучик,
В вазе пышная сирень,
Нежное пожатье ручек
Любящих, ночная тень, –

Полная видений грустных,
Полная ушедших душ,
Шепота, бесед изустных
Сквозь вуали и сквозь рюш, –

Всё полно предельной тайны
И волнующих чудес,
Моря блеск необычайный,
Мрачно шелестящий лес.