Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Сияло небо, бушевало море,
Когда иллюзий стройную армаду
Осматривал я в голубом просторе.
Их было много. К сказочному саду
Я правил, к возвращенному им раю,
И весело бежали вслед за мной
Они, воздушным парусом блистая,
Чрез океан поэзии святой.
Но много недругов пришло свирепых
У поворотных посражаться вех:
Упали мачты, расшатались скрепы, –
За тридцать лет похоронил я всех.
Линейный там погиб фрегат «Свобода»,
Погибла шкуна гордая «Познанье»,
Погиб корвет лихой «Борец Народа»,
Погибла яхта белая «Исканье».
Остался лишь один корабль воздушный –
Не изменившей Слову Красоты,
Во мраке полном он бежит послушно
Туда, где вечности нетленные цветы.

Плачет небо в черном флере,
Заливается весь день.
Зги не видно в сером море.
Парус только, словно тень

Одинокая, витает
Меж потухших вкруг свечей,
Но и тот вдруг исчезает...
Да и что в нем? От сетей,

Просмоленных вновь канатов,
От дождя ­ он во сто крат
Тяжелей моих закатов, –
Бедный, одинокий брат!

Да и нет уже пророков,
Нет святых меж рыбарей:
Только ветер от истоков
Дует меж холодных рей

Так же, как во дни Мессии.
И в душе моей тоска
Та же, что была в России, –
Безнадежная тоска...

Снова море заблистало,
Как алмазная корона,
Снова тучек из опала
Собралась в лазури грона.
Снова между веток черных,
Опьяненных солнцем пиний,
Сотни крылышек проворных
Улетают в полог синий.
Снова конус позлащенный,
Фиолетовый, вулкана
Облак розовый, точеный,
Выдувает в шелк тумана.
Две напудренные златом
Приседают солнцу шкуны,
И душа моя, закатом
Очарованная, струны
Вновь настраивает слепо
Для усталых этих песен
У раскрытой двери склепа, –
Без которых мир мне тесен.
Лейтесь, песни, в славу жизни,
Лейтесь в золото заката,
В кипариса профиль ближний,
В нить смолистого каната.
Парус расписной паранцы
В дымке голубой надуйте:
Перед смертью тешат танцы,
Перед смертью торжествуйте!

Скрипящие мы любим в море реи
И острый свист взволнованных снастей,
Картинные мы любим галереи,
Скульптур античных царственный музей.

И там и здесь, воскреснувшие боги –
С душой окаменевшей говорят,
И там и здесь – забытые дороги
Немеркнущим сиянием горят.

На корабле в сияющем просторе,
Как Лазари, мы воскресаем вдруг,
И божество в лазурной видим тоге,
Идущее через алмазный луг.

В музеях пышных божество иное
Пред изумленным взором восстает, –
Поэзия священная в покое, –
Наш мир, воздвигнутый в кивот.

На мне плоды тяжелые,
На мне душистый цвет,
На мне и ветки голые,
Засохшие от лет.
Во мне слова расцветные,
Во мне сомненья гниль,
Во мне тоска несметная
И вековая пыль.
И образы чудесные
В духовной глубине,
И грезы бестелесные
Рождаются во мне.
Плоды на мне червонные
Рождаются зимой,
Цветочки благовонные
Меж жуткой сединой.
И так в могилу страшную
Я весь в цветах сойду,
И гроздь плодов прекрасную
В небытие снесу.

...И сотни демонов из капителей
Романских – в душу мне впивались там,
И призраки из отсыревших келий
Являлись обезглавленным мечтам.
Теперь не то: мой ангел путеводный
Обвил меня душистых роз лозой,
И часто с песнопением свободным
Над синею я пролетал волной,
И к солнцу возносился горделиво,
И Божий мир в словах живописал,
И с примиренья тихою оливой
Отца Небесного везде искал.
И, упиваясь ароматом пряным
Благоухающих садов, я тих,
Я тих и счастлив под крылом нежданным,
И неустанно плещется мой стих,
Вселенной лучезарность отражая.
И никогда уже: – Куда? Зачем? –
У Вечности немой не вопрошая,
Я жизни сбрасываю тяжкий шлем.

Я верую как будто в Царство Духа,
И в воскресение из мертвых верю,
Но верую мучительно и глухо,
Подобно гончими затравленному зверю.

Те гончие – мои лихие мысли,
В магический сомкнувшиеся круг:
Они над бездной роковой повисли,
Они снесли, как беспощадный струг,

С прекрасного ствола нелепой жизни
Всю оболочку радужных надежд, –
И страшные открылись всюду слизни,
И гниль, и тлен для утомленных вежд.

Чем больше думаю, тем меньше понимаю
Я сокровенный смысл земного бытия,
Тем чаще я глаза руками зажимаю
И падаю во мрак. И ужаса змея –
Шипя – отравленным разит мне душу жалом.
И Бог в моей душе – недвижим, как мертвец,
И страшно мне тогда под смертным покрывалом,
Как будто бы со мной проходит и Отец,
Как будто бы во тьме небытия мы оба
Проснемся под землей – под сгнившей крышкой гроба.
1928

Но в парке этом чудном –
Средь белизны берез –
Я с каждою минутой
Всё больше вижу слез.
Текут они без счета,
Сливаются в ручьи.
Считать их не охота,
Сверять – зачем и чьи...
Мне грезятся дороги...
Винтовок слышен треск.
С расстрелянными дроги
Грохочут. Странный блеск
Налитых кровью глаз,
Налитых желчью щек, –
Волнует каждый раз,
Как только на восток
Гляжу от сонной Вислы,
Где путь лежит домой,
Где призраки повисли,
Где слышен скорбный вой.
Здесь русским духом пахнет, –
Позорною тюрьмой.
И чахнет, жалко чахнет
Здесь дух усталый мой...

Тихий звон церквей невидных,
Тихий шепот душ незримых,
Тихий шелест волн лазурных
Успокаивает душу.
Душу человека мудрую,
Как змея в раю коварную,
Всепознавшую, восставшую
И покинувшую сушу.
Царство яви горемычное,
Повесть действий повременная,
Пытка мысли изначальная
К матери­земле стремит.
Как­то холодно в сознании:
Постепенность умирания,
Неуклонность отрицания,
Зарубежный мрак страшит.
Только звон церквей невидных,
Только шепот душ незримых,
Только шелест волн лазурных
Жить и веровать велит.

Когда закончится земная страда
И леденящего сомненья ад,
Иных из нас, быть может, ждет награда
И блещущий Эдема вертоград.
Но мне туда заказаны дороги:
Я слишком многого искал у красоты,
Я слишком долго в очи Музы строгой
Глядел, прядя словесные мечты.
Испил я кубок жизненной отравы
По капелькам – до самой мути дна.
Полет орла, и трепетные травы,
И вечность синяя была видна
Не раз – раскрытому в экстазе оку,
И даже пламенная ипостась
Не ослепляла дерзкому пророку
Пытливых глаз, – космическая связь.
Я чист, я чист, как голубь белоснежный,
Как все вознесшиеся духом в рай,
И всё же, как изгнанник безнадежный,
Я буду биться у терновых вай
Чудовищных заоблачных гледичий,
Обставших запрещенный мне Эдем...
Да и зачем небесных мне отличий
Нести навек непонятый ярем?