Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Какая мрачная и грозная картина!
Чернильным облаком покрыт небесный свод.
Как черный обелиск, угрюмый остров Тино
Подъемлется из возбужденных вод.

На рифах штурмовых пугливо бригантина
Лавирует вдали в зияющий проход,
И брызжет и плюет свирепая ундина
На жалких беглецов напуганный народ.

И ветер темные вершины пригибает,
И синей бахромой свисают облака,
И молнии трезубец мглу пронзает...

И глаз зловеще­белый маяка
Глядит во тьму – бесстрастно, словно знает,
Что там плывут – два мертвых мотылька.

Свинец вокруг и серые обрывки
Изодранных небесных парусов.
Холодный ветер сонные загривки
Подъемлет нерешительных валов.

Но спят в заливе мирные оливки,
И чуть колышутся у берегов
Трудолюбивые морские сивки –
Зеленые паранцы рыбаков.

И рев далекий спящих не тревожит,
Как человека – погребальный звон
Чужих, непостижимых похорон:

И нас когда­нибудь в гробы уложат
И понесут под погребальный звон,
Но это – сон, непостижимый сон!

Бессчетных туч угрюмые громады
Четвертый день несутся наугад
На Апуан зубчатых палисады,
И, отраженные, бегут назад.

И разъяренно ветер из засады
На них бросается, шипя как гад,
И падает на водные отряды
С гремучим лязгом исполинский град.

Какие дивные в лазури пятна,
Какой повсюду колоритный блеск!
Как этим ритмом бешеным приятно

Дышать и видеть сотни арабеск,
На нашу жизнь похожих непонятно,
На наш бесплодный, неустанный плеск!

Взгляни, мой друг, в зеленые палаты
Подводного тирренского царя:
Их не ограбили еще пираты,
Ученые в них опускались зря.

Зато серебряные в них Мараты,
Практическое равенство творя,
Без красноречия излишней траты,
Живут, друг другу животы поря.

Но ты на этот мир взгляни – артиста
До красоты лишь чуткими глазами, –
И зыблющееся предстанет чисто,

И сказочными будешь ты садами
Вся очарована, как туч мониста,
Что в них не наглядятся и веками.

Вчера я плавал на спине в заливе,
И мотылек мне сел на куцый нос,
Отряхивая свой наряд красивый
От крохотных соленых моря слез.

Затем, побегав, радостный, счастливый, –
Меня он принял, видно, за утес, –
Он полетел на тихие оливы,
Где некогда в кокончике подрос.

И долго за порхающим цветочком–
Меж голубых барашков я следил,
Пока он не сокрылся где­то в кочках.

Я встречей этой больше дорожил,
Чем испещренным песнями листочком
И взмахом утомленных жизнью крыл.

Я в жизни был регистрационный нумер,
Под уравнительный не лезший кнут,
И лишь когда узнают, что я умер,
Быть может, искра попадет на трут,

И в бестолковом ярмарочном шуме
Раздастся трель на несколько минут –
И о божественной напомнит думе,
Под злобный лязг узаконенных пут.

Мне люди не нужны, и я не нужен
Тебе, упрямый жизненный базар!
Недоуменен, неказист, недужен,

Я от рожденья вековечно стар,
И только то, что волнам я содружен,
Дает мне – яви побеждать угар.

Всю ночь сегодня в небесах гремело
И молнии сверкали в черный зев,
И море, взбеленившися, шумело,
И грозен был его великий гнев.

Но вдруг Борей, сорвавшись с цепи смело,
Набросился на Вотановых Дев,
И через час повсюду засинело,
И солнце, золотой начав посев,

Улыбкой ясной озарило землю,
Твоей улыбкой, непонятный Боже!
Ты символами говоришь, я внемлю,

Прокрустово покинув мысли ложе.
За красоту я всё в Тебе приемлю,
Как мысль свою, что на Тебя похожа.

Что это? Божий мир, или икона,
Горящая в необычайном храме?
Цепь Апуан – в лазоревом виссоне,
Алмаз горит на моря пышной раме,

И облаков жемчужная корона,
И пинии возносятся рядами.
И солнце из сверкающего лона,
Как царь небесный, всходит в пышной гамме

Видений светозарных... На колени
Всё снова я склоняюсь перед ним.
Ни горечь чаши жизненной, ни тени,

Ни смерть иллюзий, ни трагедий грим
Не отлучат тебя от сновидений,
От красоты, опальный серафим!

Еще лет десять, двадцать–это много,
И распадется старческое тело.
И светоч духа догорит убого,
Как эта свечка ночью догорела.

Тогда зачем же тяжкая дорога,
Иллюзий кубок, взвивы без предела,
И рукотворное подобье Бога,
И беготня у отчего надела?

Зачем всё это? В простынях горячих,
Как пойманный я задыхаюсь линь...
О, Боже правый, почему Ты зрячих

Нас бросил в эту трепетную синь?
Зачем сомненья жизненной задачи
Впились тебе под сердце, арлекин!

Когда­то здесь, в пещере этой темной,
Жил человек над пропастью морской:
Кремневое оружье, клык огромный,
Ученые нашли здесь под землей.

И жил он, этот праотец бездомный,
Захваченный упорною борьбой
С медведем и гиеной вероломной,
С акулой ненасытной, со змеей.

И уж тогда он, грязный и курносый,
Глядел на то же солнце, те же звезды,
И разрешал бесплодные вопросы.

Мы – чище, мы летаем к тучам в гости,
Мы – без хвостов, и телом – безволосы,
Но так же мы полны тоски и злости.

Есть в очертаньях гор и облаков
Неизъяснимое очарованье,
Есть в крыльях бархатистых мотыльков
Такие красочные сочетанья,

Что остаешься по часам без слов.
И поражает дивное созданье
Раздавленных копытами цветов.
Как гениев вершинное дерзанье.

Геометрические есть законы
И у формальной в мире красоты,
И только чуткости совсем лишенный

Их не приметит. Как весной цветы,
Они прекрасны: Мастер убеленный
Их создает у вечности черты.

Нет, нет, не наше лишь воображенье –
Ликующая в мире красота;
Не нами созданное сновиденье –
Ритмичная безбрежности мечта.

Но только в нашу душу откровенье
Вложил Создатель, видно, неспроста,
И неспроста открыл для песнопенья
Он только нам горящие уста.

Многообразья форм, цветов и звуков
Капризные мы во вселенной судьи,
Но перед морем и у поздних внуков

С восторгом будут волноваться груди,
И никаких нет изощренных трюков
В цветочков полевых невинном чуде.

«Не забывай: тебя не будет скоро,
Последние твои проходят дни!»
Мне часто шепчет кто­то для укора,
И гаснут путеводные огни.

И даже солнце в траурного флера
Как будто бы скрывается тени.
Среди трагического кругозора,
С недоумением, как искони,

Гляжу на всё, и отошедших тени
С отчаянной тоскою призываю,
И падаю на слабые колени...

Оливковую протяни мне ваю,
О Боже, в омут гибельных сомнений,
Где с кораблем мечты я погибаю!