Эйс Криге - Бесприютное сердце (сборник)
лишь исполинская, чуждая людям летучая черная мышь?
ЛАСТОЧКИ НАД ЛАГЕРЕМ
Лагерь объят
немотой.
Солнце горит,
как фонарь золотой.
Листва опадает
к зиме, к беде.
Гибнет Европа
в боли, в стыде.
Осень уходит,
как дым от костра.
Над лагерем
тает жара.
Над лагерем - ласточки
на ветру.
Ненависть
правит в миру.
Война - лейкемия
несчастной земли.
А я - в тишине...
А я - вдали...
Но во мне - словно судорога
под ребром:
бомбардировщиков
тяжкий гром.
Пушки грохочут
в огненной мгле.
Настанет ли мир
на несчастной земле?
Ласточек в небе
не лови, не зови...
Неужели на свете
нет больше любви?
Бомбардировщики
бомбы мечут.
Ласточки в небе
щебечут, щебечут...
Ласточки,
черные, как парча,
над колючею проволокой
промча,
над вышками
снижаясь в полете,
вы все поете,
поете, поете...
И кажется
вы с собой принесли
Голос Вселенной,
Голос Земли.
Летите, ласточки,
вдаль, на юг,
над красною кровлей
сделайте круг.
Парите, скользите
возле крыльца,
где Эулалия
ждет отца,
щебечите, шумите,
длите полет
и она увидит,
она поймет.
До нее донесите
голос мой,
скажите, что я
вернусь домой,
там, в далекой стране,
у земли на краю,
передайте ей, ласточки,
нежность мою.
Окт. 1942
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Вьется тропка между алоэ,
словно шнурок.
То справа, то слева - острый
алый росток.
Из зеленых зарослей рвется
на солнцепек
полосатый от мелких семян
ветерок.
Сверху - воздух, синева
и облака.
Внизу - меж двух берегов
вьется река.
Тишина над полдневной землей
велика.
Я ворота фермы открою,
как всегда.
На какой бы дороге я прежде
ни оставил следа
любая тропинка вела меня
сюда,
и в сердце моем надежда
была всегда.
Возле ворот - баобаб... Кругом
жара, дремота.
Душу мою не гнетет ни одна
забота,
и настежь я в сердце своем
отворяю ворота.
ПРОДАЮ РЫБУ!
Добрый день, баас! Добрый день, мадам!
Добрый день, дорогой! Добрый день, дорогая!
Это добрый день, и пусть в небесах
солнце палит, обжигая;
кружится город, танцуют дома,
вертится мостовая,
кажется, даже сердце во мне
пляшет, как рыба живая!
Весело кружится наша планетка,
зеленая, голубая,
весело катится тачка моя,
шарик земной огибая,
свежая рыба! Ту-ру, ту-ру-ру!
Только что из Валс-бая!
Взгляните, взгляните скорей!
Ту-ру, ту-ру-ру! Та-ра-ра!
Катится тачка, полная
драгоценного серебра!
Мордочка каждой кефали - взгляните
соблазнительна и остра!
Нынче волна Валс-бая
была к рыбакам щедра!
Аполси, не правда ли, рыба как раз
для твоего нутра!
Рыбы, свежие рыбы,
в каждой есть икра!
Взгляните, взгляните, друзья,
на эту груду добра!
Придется продать их скорей,
раз уж такая жара,
но это большая жалость,
что их зажарить пора!
(Мальчик, не суйся к тачке!
Опять ты здесь, как вчера!)
Как много расцветок у рыбок моих!
К ним присмотреться надо:
нынче сверкает тачка моя
всеми красками маскарада,
словно клубы танцуют сегодня
на площадях Капстада,
словно мчится толпа карнавала,
пестрая и рябая,
все на своем пути
разбивая и расшибая!
Вот луфарь, вот кефаль, вот красный зубан!
Бери - хороша любая!
Свежая рыба! Ту-ру, ту-ру-ру,
только что из Валс-бая!
Ставрида, луфарь, желтохвост, макрель
и самый лучший зубан!
Яркие рыбы в тачке моей
как флаги разных стран!
Зеленый и синий, как волна,
желтый, как шафран,
будто приехал на ярмарку
праздничный балаган!
Это радуга, а не тачка!
Это огромный тюльпан!
Покупай, пока не продал!
Лезь за деньгами в карман!
Ставрида, луфарь, желтохвост, макрель
и самый лучший зубан!
Они на господ похожи
и на уличных забияк:
вот эта рыбка - в пижаме,
а вот эта - одета во фрак,
но каждая на сковородку
попадет и этак и так,
свежая рыба! Скорей покупай,
если ты не круглый дурак!
Помните, люди, - Великий Рыбарь
грозно машет жезлом
над самым премудрым из людей
и над последним ослом;
он бросил свою драгоценную жизнь
в почву хлебным зерном,
чтобы счастья великого урожай
могли мы пожать потом.
Черные, белые, желтые - все
мы в мире живем людском,
поэтому зависти, злобы, вражды
быть не должно ни в ком,
пусть это трудно, пусть даже нам
придется идти напролом,
но надо попробовать!.. Мир на земле
совсем не мечта пустая!
(Опять этот мальчик! Гоните его,
чертова шалопая!)
Помните, кружится жезл Рыбаря,
нас, словно кегли, сшибая!
Свежая рыба! Ту-ру, ту-ру-ру,
только что из Валс-бая!
МОГИЛА В ПУСТЫНЕ
Отбой тревоги. Кончился налет.
Вдали затихла песня "мессершмитта".
Заходит солнце - кажется, вот-вот
на землю рухнет глыбой динамита.
Вокруг могилы шестеро стоят.
Никто в печали не потупит взора.
Высоко над барханами закат
горит и гаснет, как витраж собора.
Вот вспыхнул он и вот совсем истлел.
Пустыню грохот боя рвет на части.
Смерть собирает жатву. Где предел
ее безумию и хищной власти?
"Бедняга Абель... - первые слова
промолвил Пит. - Но нужно топать живо!
Пусть плоть - трава, но где же здесь трава?
Здесь высохла бы даже и крапива!
Господь, раба усопшего прими.
Не повезло бедняге. Боже правый,
помилуй нас!" Высоко над людьми
занесена, как ятаган кровавый,
огромная луна. Пустыня спит,
но в ней грохочет битва с новой силой.
"Пора идти, - устало молвил Пит,
но надо спеть хоть что-то над могилой,
чтоб наш товарищ спать спокойно мог.
Но я пою, к несчастью, препогано.
Ты тоже так считаешь? Спой, браток.
Но только - никакого балагана,
серьезно пой! Какой-нибудь псалом,
такой, в который много сердца вложишь.
Ну пой же, пой! Да не реви ослом!
...Ну я же так и знал, что ты не можешь!"
Вот рухнул самолет. И два, и три.
Все небеса в дыму, в огне и скверне.
Остаток догорающей зари,
а с ним и слабый блеск звезды вечерней
коричневые лица озарил.
"Вы ж на войну пришли, а не на танцы!
На ругань нет ни времени, ни сил.
Вы что, псалмов не знаете, поганцы?
И вам не стыдно, Господи прости?
Да что я вам толкую, горлопанам!
Но, черт возьми, пора уже идти.
Как измельчали вы за океаном!
Никто из вас не разевает рта.
Придется петь - таков мой тяжкий жребий.
Вы не поймете, правда, ни черта..."
Три "хейнкеля" сверкали в темном небе.
"Вот не сидится им в своей норе!
Ах, бомбочки, не падайте, постойте!
Итак, поем. Поем: "Сари Марэ".
Ну, три, четыре. Пойте, черти, пойте!.."
Лишь небосвод холодный с вышины
своим покровом синим осенил
и кровь, и пот, и боль, и скорбь войны.
Помилуй нас, о Боже Бранных Сил.
БИТВА В СУББОТУ
(Сиди Резех, 23 ноября 1941 года)
Все ниже солнце. Все жесточе бой.
Войска повергнуты на ложе пыток.
Окурок дня в пучине голубой
пылает, словно раскаленный слиток
в печи плавильной. Через ряд траншей
на нас идут, храпя, чужие танки.
Нет больше ни границ, ни рубежей
в безумии военной перебранки.
"Слышь, как закашлял чертов пулемет,
пожалуй, этак заразит всех нас,
и отделенье наше в бой пойдет
с тяжелым кашлем! - И опять Клаас
нырнул в окоп. - Дела не хороши,
и скажем прямо, что ландшафт унылый.
Не подведи, канавка, не спеши
сию минуту стать моей могилой".
Он выглянул. Огромный танк вблизи
пустыню гулким грохотом сотряс.
"О Боже, супостатов порази!.."
Клаасу стало страшно в первый раз.
За танком танк, тяжелый и проворный,
скребется, лезет на передний край.
Уже от страха желтый, а не черный,
Клаас упал. "Родимые, гудбай...
Клаас, куда же делось чувство долга?
Попался б этот самый Гитлер мне,
его я бил бы очень-очень долго,
и пек его на медленном огне,
и отдал бы евреям под конец.
Пусть плоть - трава, но дай свершиться чуду,
спаси меня, Всемилостный Отец,
тогда я в жизни больше пить не буду..."
Простершийся над шабашем войны
покров небес торжественен и тих.
Закат пылает с горней вышины.
Останется ли кто-нибудь в живых?
Клаасу вспомнилась старушка-мать,
родной Капстад, Столовая гора...
Неужто нас могли сломить, сломать,
неужто сдаться нам пришла пора?
Снарядами немецкими изрыт
песок пустыни, словно решето.
"Но, черт возьми, кругом же бой гремит!
Проклятье! Человек я или кто?"
