Ринат Валиуллин - Варварство

Холодно вам, завернитесь в мой поцелуй,
накиньте веки, как одеяла.
Я безумством своим обязую
разлюбить меня
мало-помалу.

Хоть любовь – животное теплокровное,
будет выселено цинизмом.
Выстрел… ангел взорванный,
перистые облака над карнизом.

Не смотрите на меня как на небо,
я большего заслуживаю.
Не прошу, а скорее требую:
вы когда-нибудь жили с мужем?

Вы когда-нибудь с нелюбимым спали,
заедая шоколадом скуку,
в перекатах костей и сала
сомневающиеся в поступке.

Вот и я не желаю,
домысливая пропастью губ,
та, что падает туда ещё живая,
любовь на парашюте из мук.

Разбитое светом окно.
Я видел в него не раз
города хищный рот,
солнца сверлящий глаз,
ветра нервозный фен,
рвущий причёску деревьев.
Я обращался ко всем
радужным побережьем:
молча любите её,
слово в итоге унизит
ту, что вот-вот пройдёт
в образе вечной жизни.

Что любовь – проститутка избалованная,
видал я страсти и поприличней,
где чувства водопадом льются,
а не капающей в ванной
струйкой истеричной.

…Еле выбрался, у неё больше ни минуты
для моего разочарования.
Замажь губы в поцелуев новьё
до следующего обнищания.

Слабак я?.. Скажешь, не выдержал испытание,
где счастье вот-вот накормило бы,
если бы не обстоятельства странные,

а они всегда сильнее,
не прячьтесь, гиганты,
выпячивается ваше всё,
как в глотке румяной гланды
или из-под матки млекопитающий поросёнок.

Женщина. Связь
длиной с кабельный провод,
а там равнодушное: «Слазь.
Я бы хотела с другим попробовать…»

И ты, брошенный как дитя,
из воздуха рыбой выхватывая кислород,
от а до бля, алфавитом заполняешь
оставленный без присмотра рот.

И гудки как будто паровоз въезжает в уши,
предлагая голову на рельсы под стук своих колёс,
только бы не слышать и не слушать,
только бы он увёз.

Каждый философски или оперативно отрезав,
бросит отчаяния собаке кусок души больной,
зальёт мозги и выставит вон из тела трезвость.
…Освобождённый, брёл к себе домой.

Не здоровайся и не прощайся,
знаю тебя не понаслышке.
Что ты меня преследуешь, счастье?
Как выдох оглушающая одышка.

Я не хочу быть счастливым,
не истребляй животное редкого вида – время.
Пусть утро опохмеляется кружкой пива.
Я не смогу быть счастливым,
пока несчастливо племя.

Я не могу быть злым,
даже когда доброта опускает руки,
порядочность протягивает ноги.
Какие ювелиры сделали человека золотым?
Верните ему недостаток недостатков, боги!

Алло! Мы по поручению человечины
поздравляем. Разве не в курсе?
Сегодня вы стали отъявленным негодяем,
точнее, она об этом узнала.
Пространство любви сузилось до ругани зала.
Не расстраивайтесь, с кем не случается.
Чем вы себе душу травите?
Чаем?

Сколько нужно чая, чтобы забыться,
утолить жажду чести,
которая всё ещё бычится
и чешет
самолюбие, разузоренное романтизмом.
Не растрачивайте на эмоции слюни,
нам после слизывать.

Мы, нижеподписавшиеся годяи,
так боимся этой приставки,
рукоплещем,
потяфкиваем,
как кумиру болельщики.

Суд идёт, отвернулось
общество
и собственная совесть,
каплей жирной по стеклу
одиночество.
Профнепригодность.

Море. Солнце
(кто бы на него надел тёмные очки),
ультрафиолетовое увядание.
Тёплый солёный бриз разбивает на парочки.
Мозг на пляже не играет роли
как физические данные.

Я – совращающий тебя, лето, не первый,
запыхавшийся старатель,
еду за отупением,
за песка полной кровати,
так много людей в одной постели,
голые, любвеобильные,
способны ли ещё о чём-то мечтать, запараллелив
извилины

полиэтиленовым пакетом?
Корчилось, шуршало море,
мельчала лодка, расширяя даль.
Вопросам-близнецам цинично вторил
ЛЮБЛЮ, на твой уставив свой овал.
На море так легко любить
и расходиться так красиво.
Закаты… Солнце всё в крови
в бассейне слёз тонуло, стыдно
кого-нибудь не полюбить у моря,
в него войти не то, что в реку,
количество не оговорено.
Войди – и выйдешь человеком.

Негодяй в сердце?
Кровопровод неисправен.
Вызовите сантехника.
Жижа отравленных вен
уже поднялась до верхнего

уровня падения духом,
угрызения по Достоевскому.
Вантузом рыщет ухо
в поисках ласки,
но адамово всякому евскому.

Как она ненасытна,
до самой ненависти изъест,
обглоданная попытка
любви… Облетевшей лес.

Доживу ли я до утра?
Как знать.
Только солнечная муштра:
здрасьте.
День опять без меня не смог —
разбудил,
оторвав души сонно' клок —
часы.
Целует глаз кромешный свет,
он так и лезет.
Жизнь обострилась с ним в родстве,
как лезвие.
Осенний душ сухих стихов
от древесины.
Я не считал её творцом,
хотя и сильно
румянцем вымощен бульвар
и солнцем падшим.
Нога шуршала о сентябрь
победным маршем.

Перекрестились улицы в моём сознании,
стало религией то, что было зданием,
то, что целовали с таким упорством,
протягивая не руки, но горсти,

убеждая не себя надеждой, но многих
в марафоне мыслей коротконогих.
И сам склонился к его величию,
города – не люди, они практичнее.

Засоряя собой улицы до его равнодушия,
думая о лучшем – всё хуже я.
Всё больше камней в огороде,
где сад планировался фруктовый,
только ветер сильнее по морде,
зацелован асфальт подковами.

Снова отношения выпачканы прогулками,
и путь к сердцу почти пробит.
В море качка костьми и булками,
я слышу, о чём оно говорит.

Жениться? Чтобы по-настоящему
полюбить вас,
перед фактом поставить бога?
На, мол, смотри, мы здесь вместе решили пожить
немного.
Благослови, не вникая в суть,
опаздываем в загс —
росписью перечеркнуть
уверенность друг за друга.

Сложить с себя ответственность
в плену золотого круга,
за пальцем вдохновению тесно,
прополощу в традициях
радость меня настоящего,
чёрным по белому к алтарю,
его сиятельству —
разлюбить с изяществом.

Усталость принёс отдых,
любовь обрекла на ненависть,
тело в солёных водах,
душа в безызвестности.

Мякоть тепла арбузом,
подчинение большинству.
Муза, наевшись от пуза,
стихи превращала в листву.

Я ей о самом гранёном
чувстве, послушай, женщина,
губы тебе – сластёне
со словом животрепещущим.

Я хотел бы высмеять море
из границ своего побережья,
мне так некому вылить порою
что-то главное, заснеженное,

замерзающее на глазах,
как ресницы в – двадцать.
Нет, не высказаться, где пора
снова спрятать всё и скрываться

от себя самого в пустоте
потрясающего, большого
шара, крутящего фуэте
день за днём в состоянии шока.

Положить, забить наконец
и в депрессию в модное слово,
рифмовать себя в ровный столбец,
продавать за душою голову.

Распродажа… Всё по дешёвке:
тело, дух и немного мозга.
Жернова скуластые жёвкой
выдавали мою тревогу.

В зеркало. Вы смотритесь
в зеркало снова.
Нет, прекрасны и никогда не померкнете,
даю слово.
Увяданию не прижиться на цветущем лице,
двум фиалкам
отражение опишет глянцевое
правдоподобно,
как Маргариту Булгаков,
– красоту,
но настоящая в Зазеркалье,
куда я забирался не раз
купаться в истоках нежности.
Остаться там
был горазд,
пусть даже позже отверженным,
выброшенным из вашей души,
стёртым новыми увлечениями,
как бы не закончилась она паршиво,
прощения
заслужит моя любовь…
Двигаюсь в её направлении.

Вот, прими моё заявление
на белом бланке лица.
В полный рост удивление.
Я не по делу пришёл – по любви,
переносицей мялось мнение,
отнимая покой у брови.
Ночь сыта прохладой,
почата головка сыра,
прикус темнеющий сада
слабеет под цикад, оглушающих лиру.
Кому это надо?
Если мы уже закрыли глаза
переводом двух языков,
рук охватывающий азарт
настигает любовь врасплох.