Ринат Валиуллин - Варварство

Поцелуй —
вот моё вами восхищение.
Два, три,
сколько можете без кислорода,
не заметив уст похищения.
Я от имени всего народа
признаю красоту вашего сердца,
ног и всего остального.
Каждый хотел бы с вами раздеться,
но выбор пал на меня
в итоге.

Чем могу развлечь, кроме слов?
У меня не так много денег,
однако я готов
совершить ради вас не только подвиг
но преступление.
Они где-то на одной волне,
блуждающие в романтизме.
Жизнь их достойна,
а смерть вдвойне,
к вашим ногам любые капризы

брошу,
сложу все свои достоинства,
не в них счастье.
Наконец-то сойдётся в целое
то, что раздваивалось
и требовало доказательств.
Сомнения не захватят меня интригами,
как деревья на пороге весны,
глядя друг на друга,
обнажённые, фиговы,
цвести, не цвести?

Сколько времени пахнет любовь?
Дольше ли, чем подаренная роза?
Не знаю, не обещаю.
За продолжительность снов
ответят метаморфозы.

Подо мной никого.
Ночь, единственное утешение.
Глаза открыты.
С искренностью окон
взгляд, как выпрыгнуть в них
попытка.

Никого, одеяло тьмы,
рядом бродили шорохи.
Это мысли ворочались
от сердца ходьбы,
растянувшись длиннее ночи.

Подо мной никого,
ни дивчины.
Пододеяльником я
в могиле грёз,
сложенный глубоко
лезвием перочинным,
месяц светил и мёрз.

Скука, по всему горизонту скука.
Как вы до этого докатились?
Радость жизни съели,
как островитяне Кука,
и даже не подавились.

Будьте мастером
держите себя в руках.
Недержание так увлажняет климат.
Трудно только на первых парах
превозмочь себя, любимого.

Не жалейте личность отдать
на растерзание творчеству,
если больше никому не нужны

или никто не берёт.
Грусти зачем ваши почести,
взлохматьте поэзию страстью
или холст.

Напишите что-нибудь бешеное,
изобразите.
Души настолько изнеженны,
что депрессируют уже
по наитию,

выбросьте из головы признание
чужих людей.
Признайтесь себе самому:
я, такой-то такой-то, злодей,
с каменным
сердцем
традиционно, привычно
к могиле своей иду.

Думаете, у вас так много времени
и всё успеете?
Ждёте,
пока утихнет ветер северный?
По случаю завели себе тётеньку,
спрятались под её подол,
восприятие сузив.
Там и супница, и суп тёпленький.
Думали, женский пол,
так сразу муза?

Но не тут-то было.
Уют ограничивает
до невозможного.
Вплетается так органично,
душу вашу гладит, как гложет,
апатичную.
Заламывает рассаду чувств,
что же вырастет?
Дерево карликовое?
Скорее куст
с фамилией без имени.

Любила ли я? Конечно, любила,
а как могло быть иначе.
Ищу миноискателем
твой взгляд в буднях ила,
как не искала раньше.

Найти и погибнуть,
как некто хотел, увидев Париж,
в омуте необходимость – сгинуть,
если я не вижу,
то ты хотя бы услышь.

Моё неравнодушие
и разрытое когтями тело
вылечи,
оно от холода
корчится, белое,
повешенное на плечи,
от голода пряное,
приколочено
к стене
твоих поцелуев,
выдрессированное твоими руками.

Видимо, я слишком близко уже,
где-то на кончиках пальцев
чувствую
головокружение
привстречного не танго,
но хотя бы вальса.
Нет, раньше такого не случалось,
иначе
всё, по-другому звучит.
С тобой ощутила
необратимую шалость
любви без веских причин.

Прогноз погоды – олицетворение скуки.
Дождь не похож на дождь, а снег на снег.
Не на себя, на небо тучи наложили руки.
Я образ принял безобразный – человек.

Мешая воплощение грусти с осознанием,
один оставлен с кучерявым мозгом на один.
Расставшись, мы свободнее не стали,
я, как и ты, уже найти кого-то одержим.

Равнина постоялого двора
не выровняла чувства.
Я противоположность находил не только в
гениальности полов,
скорее даже в том, что ежедневно, грустно,
развратно тело, но ещё развратней без мозгов.

Терпением оплодотворённый, думал.
Анализ – только форма забытая.
Всё то, что складывалось, порождало сумму
судьбы, которая ещё не верила в меня.

Иногда не знаешь, что ответить,
в кармане наскрёебывая чушь.
Не найти спасибо для тебя при свете,
я, пожалуй, темноты дождусь.

Отблагодарю вечерним звоном,
серебром ударится об дно
слово, рифмой на века парализованное,
обо мне заставит думать, о другом.

Забеременеют мысли и размножатся
в голове, как в проклятой стране,
эмигрируют в соседние наложницами,
но скучать не перестанут обо мне.

Весенний пепел.
Я разодрал весну,
так ей и надо.
Моя весна, я сделал всё, что смог,
бельём упала
отцветающего сада,
возвышенная, уже у ног.

Кормилица иссякла вдохновением,
но губы по инерции тянул,
цвет у самца теряло оперение,
сопрано превращалось в гул.
Роман короткий – одна обложка,
кто сердцевину выел?
Чем теперь страдать?
Весенняя любовь – оплошность,
и снова обнимаю тех, кого хотел прогнать.
Порой прекрасною трагически раздавлен,
влюблённости останки в пепельнице,
затушенной усилием недавно,
теплились.

Город – опухоль мозга и печени,
камни, выложенные со вкусом,
но любить здесь нечего.

Учёба так себе и безупречная,
право на слушать,
любить там нечего.

Работа, мать её за ногу, вечная,
деньги, карьера,
любить там нечего.

Плоть изучил от стопы до предплечия,
живы инстинкты,
любить там нечего.

Царь – мужчина, но им правит женщина,
брак – рутина,
любить там нечего.

Творчество – вялой душе затрещина,
жажда признания,
любить его нечего.

Дева природа
человеком калечена,
после него любить там нечего.

Снова я,
небритый, поздно, твой.
Осторожные двери,
усмехнулись глаза.
Ты, качнув головой,
скинула недоверие
и свежесть волос назад.

Снова твой на целую ночь,
на утро,
от шершавого подбородка
до мыслей, до рук,
мы её опорочим,
мутную,
обнимаясь то крепко, то робко,
словно мечущие икру.

Ты займёшь в рассудке
всё пространство,
много больше знаний моих.
Как животное, теплотой
заласканное,
завернёшься в моей тени?

Долго будет так продолжаться,
насколько возможно,
насколько соскучились.
Как в порту кладь ручная
у сердца, друг к другу, как регистрация,
поцелуями вымученная.

Попрошу подержать слова,
как простые вещи,
нет их в книгах,
только в твоих глазах,
в клетчатке бытия переменчивого
замрут, и ты не двигай.

Когда в двух изумрудных пещерах
глазниц, хранящих покой,
открою свои музеи,
пойму, что радость ущербна,
и солнце жёлто-золой
пока не увижу, пока вновь не прозрею,

когда в ресничной брезгливости,
защищаясь от звёздной пыли,
светила неистребимого
я найду слова, что вырасти
смогли бы,
даже если их скрыли
во имя меня, любимого,

когда замёрзну в твоих хрусталиках
и ничего не будет глубже
той глупости вытаращенной,
захочется стать одновременно тут же
мальчиком маленьким
и мужем
пронзительным.

Люди, люди, отношения сусликов,
парадная или люкс.
С любовью, как у вас, малюсенькой,
я никогда не свяжусь.
Моя – она огромна,
больше, чем космос атомный,
страстью легла смотанной
и будет до смерти изматывать.
Случилась короткой, как счастье,
глубокой, за яблоком, в глазное дно…
Как этим можно разбрасываться,
подарком она одной.
Люди, люди, желания кроликов
в клетке или в саду.
Любовь показную, дохленькую,
я никогда не пойму.
Моя широка бесконечно,
потушенная ночами,
в пути оставила млечном
звёзды с глазами отчаяния.

Я два дня не был дома,
два дня не писал.
И куда ваши брови,
и о чём ваш оскал?

Я два дня не взирал
на знакомые дали,
только пальцы искали
то, что я потерял.

Я два дня в чьей-то жизни,
я два дня не в своей,
внутривенно непризнанной
среди пьяных людей.

Я два дня на природе
отдохнул от любви.
И всё правильно вроде
от чего же грустил?