Ринат Валиуллин - Варварство

Не надо в кружку,
сегодня напьюсь из бочек.
Я, выросший на литературных
бакенбардах Пушкина,
вашего гнева извозчик.

Пишу письмо бревном
вам, королеве шахмат,
сегодня влюблён, как слон,
не надо так охать и ахать.

Дайте мне только шанс
в будни забот слово
втиснуть чрезвычайным послом
из уст, разомлевших с хобот,
с пометкой: влюблённый слон.
Мои уши выросли от непослушания,
прислушиваясь к ласке гипотетической,
я, холодность отшелушивая,
вас из списка нелюбимых вычеркнул.

Люблю
и, как всякий влюблённый слон,
не зная меры,
в одушевлении плотского
мечусь розовыми вольерами,
маленький, чувственный, скотный.

Я переспал с ангелом,
у меня выросли крылья,
мешают спать одному,
ворочаюсь в застывшей с кофе глине.
Кофе не перепить,
и я не пью.

Они делают это в полёте,
и мне пришлось улететь.
Любопытно было,
как разоблачаются ангелы…
Бесподобно… Я думал, врёте
…Какой хирург вырвет теперь
крылья из беззаветного моего евангелия.

Я не писал себе стихов,
повествование
качало колыбель грехов,
и в наказание

классический ввела мотив,
как внутривенное
той музыки, что полюбила
Джона Леннона.

Тень оставалась за столом,
я с ней расстался,
как расставался взгляд с окном,
а с шеей галстук.

Из кухни трудно уходить,
где вечный чайник.
Тень поедала пироги
с моим отчаянием.

Я вышел в заморочек сад,
в огрызках ветви.
Не принимал сегодня ад,
в аду проветривание.

Я не хотел служить в раю,
где сладость птичья
и Евы в яблочном соку
до неприличия.

Опять на кухню и за стол,
где тень оставил.
Прочесть пунцовое: за что?
Её устами.

На улицу вышел октябрь,
высморкался
на проходившего человека,
чёрных зубов ряд,
в вальсе падающие веки.

Поправил небо,
попытался придать ему
облаками форму античную,
тщетно.
Плюнул на проходившего человека
распадом личности.

Налейте любви керосину,
у меня с рождения жажда,
и я стану автогигантом,
чтобы въехать в ваше пространство жаркое,
отхаркиваясь хореем и ямбом.

Возьму за талию, как бокал,
залпом непослушную
галерею шедевров,
вылакаю душу.

Утону в штанах значимости своей для вас,
объявлю вечное воскресение,
нет границ рамок, неогранённый алмаз,
я выжгу вашу печаль осеннюю.

Видите, как плещется архитектура,
в ухмылке воды
отражение человечества,
вылизанное гламуром,
не Нева, это время течёт самодовольно в
вашей крови,
время цветёт пурпуром.

Выспимся на потолке влюблённости,
будет сваливаться тёплым одеялом
простодушие.
Чёрт с ним,
смыкая черепов выгублённые емкости,
чокнемся в лучшем случае.

Я был зачат безумием полов,
и даже пыль,
каким количеством не знала слов
и нежных сил,
во мне прелюдий этих сумрак
лексикон
не выветрился суммой
рта с умом.
Что про родителей, они опять
стена,
её вопросом не сломать,
их тьма.
Как будто выставили, бросили
за дверь,
жилища где порог запачкан осенью
теперь.

Я вечер тёплый звал на встречу
вместо сук.
За моногамность, безупречный
слух.
С ним говорить, что про себя
молчать,
под листьев, вспомнивших иврит,
ворча.
Таких, как осень, много было
здесь.
Я больше не любил унылость,
лес.

Архитектура ветра,
девушка, ты так серьёзна.
Готов ли я к таким отношениям,
мне же только оттаять с мороза,
вдохновение приходит от женщин.

Прекрасные в пыли,
лишённые языка и слов.
Где глухота, там все правы,
не влезть
в снега бесчувственных белков.

Листаю лица, сколько их навстречу,
каждое персона и не меньше.
Поэт вынянчивает стих,
который вырвала страницей женщина.

Великие в пыли,
те, что насиловали рифму вместе с прозой,
в их похоти другие (ваши) незнакомки отцвели,
вкусы поддались коррозии.

Боже мой, что за манеры,
пить с утра коньяк в стратосфере.

Убирайтесь с моего участка,
идите в ад,
там барменом дьявол,
у него есть прекрасный яд.
Сейчас позвоню, вы же не против
бухнуть на халяву.

Это не далеко,
пройдёте квартал инквизиции
до улицы гильотины,
или две станции метро с пересадкой
на площади «Устал как скотина».

Езжайте, не выводите меня из себя… Совсем
безбожники.
Оставьте хоть немного меня (бога) в вашей душе.
Поймите, Бог тоже человек —
сегодня переговоры сложные,
идите к дьяволу,
я к человечеству опаздываю уже.

Ешьте, ноги, клетчатку тротуаров,
в ней много витамина Я,
которого так не хватает.
От этого на мне облицовка траура,
будто всю ночь бухая
провёл, я строение 9
по улице неуверенности,
корпус мой на квартиры делит,
людей на закономерности.
Вышел в город,
а здесь ни покойника.
ни дохленького приветствия.
Холодный ветер устроился дворником,
с порывами, но без сердца.

В тарелке супа плавает осенний лист,
исписана вечерним небом лужа,
посуду разбивают изредка рассеянные ноги,
доламывает фугу пианист —
ветер —
партитуру вывернув наружу,
смолкает, понимая, что финал не интересен
и не нужен.

За собой подтягивает мужа тихая коляска,
в ней будущего плач и смех,
шлейф скуки и любви за ними,
аж расчувствовалось небо плаксой,
«фи» мира, выраженное зонтами, прокололо верх.

Удивляюсь твоей способности
так быстро зализывать раны.
День не умрёт от скромности,
и ты, растерзанная драмой,
поднимаешься и идёшь в него,
в глазах насыпано столько
потухших весенних снегов,
что в вопросах нет прока и толка.
Сколько должно быть тепла в маленьком
организме,
чтобы согреть того, кто тебя недавно унизил,
чтобы спасти себя
от нашествия самоубийства —
оно всегда бродит где-то на задворках,
жалость вызывая, как осень,
выплюнувшая листья,
лицо ли грустит, подкорка.
Переживания челюстями шинкует в сплошную
горечь,
выставляя, как споткнулось очередное
«люблю» о наречие «очень».
Мигалка скорой помощи в синих зрачках,
я сама – сквозь самостоятельности гарь,
как время, всё выдержишь,
несомненно, справишься,
ненависти депрессивный удар.

Вымажу голову вечером улицей,
глаз опущу в колодец двора.
Сверху наездником благо опустится.
Поздно. Июнь. Жара.

Водкой души в руке стынет женщина,
пьёт из глазниц стихи.
То не мешало любить её меньше,
звёзды опять велики.
Трупом проспект загорает под ними,
не замечая людей,
что от себя в темноту уходили.
Поздно. В июнь. В купель.

Губы уже не могли целоваться,
полуоткрытый рот,
ночь-негритянка скинула платье,
утром она уйдёт.

Ласками недоласканную,
поцелуями недоцелованную,
мне бы тебя опасную,
мне бы тебя буйную,

нежностью не изнеженную,
устами не устланную,
мне бы тебя безмятежную,
мне бы тебя лунную,

сердцем пустым рассерженную,
малой душой задушенную,
мне бы тебя заснеженную,
мне бы тебя соскученную,

тёплостью неутеплённую,
винами невиновную,
мне бы тебя влюблённую,
мне бы тебя томную.