Ринат Валиуллин - Варварство

Я не могу любить так, как хотел бы,
мне не дано, как в книгах, – томно.
Вытянемся рядом – стебли,
выскажемся – бутоны.

И я буду страдать, как все млекопитающие,
разорванные обстоятельствами,
наблюдая тающее
лиц сиятельство.

И я брошусь звонить, искать
и не найду нужного слова,
как брошенная в море тоска.
Дайте хоть один шанс сбросить её на другого,

дайте хоть повод изменить по-человечески,
без видимой причины,
легенде греческой.
Избавиться от личины
дайте.

И вы готовы исполнить
любое моё желание без сожаления,
солнце достать в пургу,
поцеловать, как хочу,
встать на колени.
Кто вы – преступник
или недоразвитый гений?

Откуда такая осведомлённость,
щедрость поступков,
любовь?
Ту, что мир утомлённый свёл
к вызову проститутки,
к застройке уютных углов.

Любовь. А вы знаете, что это?
Я не знаю.
Покажите,
как экскурсовод историю Рима,
скоренько
перелистнёте губами?

Любовь. Мужчина на пороге признания,
сколько вы выпили?
Сколько я выпью вашей крови?
Мои комплексы скрыты,
ваши на поверхности, видны.
Я бы не торопилась,
в лапах любви,
больше некуда.
Изысканнее её, мудрее
разве что книги,
скорее даже библиотека.

Дам вам шанс из тысячи,
из миллиона мужчин.
Введите страсть внутримышечно,
пусть желание помолчит.

Февраль короткий – 28 дней.
По праву отсудила часть весна.
Театр солнца в обществе теней,
влюбиться силюсь,
но она мне не нужна.

Дробит теплом весна
щербатый рот зимы.
Любовь мне не нужна,
она ушла в штаны.

Деревья. Почки набухают,
словно лица поутру.
Их выражение – безмолвная вражда.
Я, ослеплённый едким светом, веки тру.
Любовь мне не нужна.

Окно открыто. Радостный сквозняк.
Слух режет птица лезвием ножа,
полощет ветер дня голубоватый стяг.
Я ей не нужен.
Она мне не нужна.

Доедает свет
остатки чая
собеседников.
День подходит к венчанию,
средненький.
Ничего не успел, не сделал
главного.
Завтра – объедки вчера
или шанс попробовать заново.

Беседа садится в тупик,
как корабль на пустомелие,
где тупи не тупи —
церемония, запустение.
Старый друг постарел.

Как влияние,
уважения мел
висками выглядывало.
Старый друг, старый свет
закатом.
Дружба тёплый вязала плед
ненужными датами.

На стенах извилин граффити,
на коже чувств тату.
Вы в памяти след оставите
там, где я упаду

под вас под влиянием слова,
скорее даже молчания.
Прожить бы всю жизнь так рискованно,
без свадеб и без венчания.

Я очень хочу… Пыльной жаждой
испытываю мучения.
Сегодня и завтра, каждый
день, проклятый повиновением.

Вам, единственному другу,
любимому и честному,
загнанная в угол,
отдаваться естественно.

Слышу море, как хотел бы тебя.
Жарит солнце,
скалы режут глаза.

Сколько я здесь провёл – неделю, минуту?
Вылежанный,
выскучился жутко.

Высыпано время на пляже
всех песочных часов
и в отдельности каждого.

Остановилось, высохло, пролетело,
протыкая забвением среди прочих
и моё тело.

Лицо в задумчивости
уподоблялось складкам мозга.
Ты на боку с Набоковым
могла финтить часами.
Я мир вокруг себя воображением создал,
его сомнения и грусть чесали.

Расчёсанное тело сосуществования,
незаживающая рана бытия,
без красок так убого рисование.
Я жил с тобой один,
и ты со мной одна.

Возьми меня в избранное,
я бы там пожил и размножился
в шкафу запылённых дум,
среди размышлений сизых,
где комфортом не блещет ум,

где розовые витрины век
закрываются, когда я целую,
задыхаясь в пороке, иллюзия
выкрикивает: «Полюбуйтесь,
для вас танцую!»

Я стану классиком ради тебя,
чтобы чувствовать иногда эти пальцы
и ускользающие глаза
от меня к абзацу.

Я обольститель женских душ,
вырвавшийся из обыденности.
Устрою
словесный душ,
чтобы хоть на мгновение
и с вас смыть её.
Открыть глаза,
они ведь прекрасны.
К реальности их привязать
ленточкой красноречия
атласной,
выплёскиваться и журчать.
Говорите, любите?
Так и я люблю.
Говорите, сильно?

Так слабо с этим глаголом
вообще не встретить.
Не боитесь,
что без намордника комплиментов
вас одну
могу зацеловать до смерти?
Спущу всё своё обаяние
и любовный мат,
чтобы найти то, что вы искали,
не унижая свидание
обменом устаревших цитат,
их эффективностью малой.
Сниму одежду со слов,
чтобы выразить своё восхищение,
позже скинув её и с наших полов.
Да здравствует взаимное порабощение!

Серые, как лица, камни,
холод проникся и полюбил,
в сердце ноябрь.
Среди мёртвых людей
и их домашних могил
иду, мне нужно так много
любви, чтобы всё ожило.
Нет ни женской жары beef-stroganoff,
нечто более сильное.

Солнечная погода,
мёртвый город.
С вами такое случалось?
Время обиды и жалости повод.
В сердце гостил ноябрь.

Снова будущее округляя до размера
собственного кошелька,
собираясь бросить в стирку одёжки отчизны,
я хотел бы взглянуть на неё из далека
и если не ярлык, то хотя бы повесить бирку.

Безусловно лишь то, что не замедлив вернусь,
и воздух другой, и воды
не смогут меня изменить.
Я уеду с желанием реанимировать грусть
по той части атласа, что больше пребывает в тени.

Кульминация путешествия
способна в роман залистаться,
а иначе какого поехал,
охотник за галлюцинациями.
Каменное искусство несопоставимо с утехой,
музеи не греют, духовное не помацать.

И если повезёт, то я,
маленький обыватель большой любви,
разлягусь на ней, на кожаном диване,
как сумею.
Всё самое ценное в этой жизни
из двух половин
(мир, мозг полушариями, ян, инь…),
и каждая ждёт глобального потепления.

Снимите с меня шерстяные носки,
не надо столько тепла,
чтобы корчится позже в экстазе тоски,
в полах её белья.

Не плачьте так тихо, я никуда не уйду,
босой без вашей любви,
не брошу измученную ту,
кем не раз был убит.

Уговорите меня любить
так, как вас любили однажды.
Если вы не уснули, то и она не спит
остальное неважно.

Я напишу стихи на салфетке,
вы будете их целовать
после обеда,
не замечая привкус едкий
и выведенные слова
темнотой на светлом.

Заключу метафору под стражу,
чтобы было понятно яснее,
в карцер её.
Высказанное не так уж важно,
оно побледнеет,
как перед казнью
лицо

или перед книгой терпеливой,
которую никто не любил
за размеры.
Вы взяли её в руки
какого фига?
Вам и быть первым.

Прочтено несколько книг
или журналов,
но не в коня корм.
Мысли умнее, зовут на пикник
похавать
зрелища и попкорн.
Как я не люблю читать,
зачем написано так много,
выстрадано,
куда вы слёзы по щекам
без приглашения особого
чувства выставили.

Печальный май, что может быть печальней.
Вопрос Шекспира – быт или не быт —
так и завис в весеннем половодье.
Сонетами стеснительных отчаяний
не лечит парк, не лечит стрит.

Я намывала окна, но выглядывала в форточку.
Любовь огромна, чтоб в неё пролезть,
ей надобно пространство,
как влюблённость, крошечной
не может быть и постепенно зреть.

Жара палила, обрывая брюки в юбки,
прелестен вид на скрытую зимой
коллекцию сокровищ.
Глаза мужские варварским желудком
съедали, внимание приятно, но не трогало.
Любовь моя ждала любви другой.

Где есть единственный, там нет меня
банального, клеймо как смысл жизни
не ищу.
Ты безответна, такие отвечай,
я тоже поразительно капризна.

Поцелуй —
вот моё вами восхищение.
Два, три,
сколько можете без кислорода,
не заметив уст похищения.
Я от имени всего народа
признаю красоту вашего сердца,
ног и всего остального.
Каждый хотел бы с вами раздеться,
но выбор пал на меня
в итоге.

Чем могу развлечь, кроме слов?
У меня не так много денег,
однако я готов
совершить ради вас не только подвиг
но преступление.
Они где-то на одной волне,
блуждающие в романтизме.
Жизнь их достойна,
а смерть вдвойне,
к вашим ногам любые капризы

брошу,
сложу все свои достоинства,
не в них счастье.
Наконец-то сойдётся в целое
то, что раздваивалось
и требовало доказательств.
Сомнения не захватят меня интригами,
как деревья на пороге весны,
глядя друг на друга,
обнажённые, фиговы,
цвести, не цвести?

Сколько времени пахнет любовь?
Дольше ли, чем подаренная роза?
Не знаю, не обещаю.
За продолжительность снов
ответят метаморфозы.