Ринат Валиуллин - Варварство

Замена совести души поношенных механизмов,
обращайтесь, если тоскуете, как я тоскую.
Откройте глаза и ими слизывайте
страницы – я открыл мастерскую.

Усыпление любых видов чувств,
ликвидация пожаров сердца,
по необходимости в ваше низменное облачусь,
торчите на слове, как на инъекции.

Всем водки сегодня,
я буду читать,
закусывайте! Не стесняйтесь,
пусть слова разорвут мне Самсоном пасть
за творческое разгильдяйство.

Я верю примерно во что вы верите,
и это катастрофически отдаляет.
Пока моего голоса не угас сквозняк,
духоту выветривайте,
валяя то, что и я иногда валяю.

Не слушайте, не читайте – всё х….
Доверьтесь организма столице,
оно стучит, как подъезд – дверьмя,
входите… а за столом – интуиция.
Так мол и так, вот вам на изучение
моего внутреннего голоса ор,
помогите наладить общение,
мы заплатим, товарищ ЛОР.

Интуиция – это ваше всё,
всё, что ещё только может случиться,
в личку сбросьте ей письмецо,
если сердцем не достучитесь.

Страдаешь ли ты мужеством
в скорлупках своей яйцеклетки?
Как гордо звучит замужество,
пахнуло с кухни котлеткой.

Язвительное – женитьба,
белоснежный алкоголизм свадьбы.
Жаль… смелости ещё жить бы,
страхам ещё гулять бы.

В осенней парикмахерской полно деревьев,
все золотистому горят отдаться,
оправой оставляя чёрный стебель.
Природа объявила инкрустацию.

Дома,
коробки спичек бытовых скандалов
подсолнухами окон ищут солнце.
Угроза вспыхнуть так сильна в ненастье,
самозабвенно ум,
накапливая мирный стронций,
полураспад души передавал овалам.

Красотки, те, что с красотой смешались,
прекрасно отвергали, что прекрасны,
на лицах высохла былая шалость.
Серьёзны… Лето облетело и угасло.

Плагиатом с погоды пишу какую-то хрень,
людям нравятся бзики.
Может, пройдёт мигрень?
Скорее возникнет.

Соловьи-поэты,
я вас уже не могу читать.
Сахарные слюни спрячьте,
ваша помпезность могучая
придавила мою любовь телячью.

Оставьте слова в покое,
красота стихам неподвластна.
Выплюньте что-нибудь такое,
едкое и мордастое.

Пусть разъест толстокожесть
фраза, вытекшая глазом.
Пишите, если не писать не можете,
чтоб по щекам потекли алмазы.

Опять вокруг одни женщины,
почему я других не замечаю национальностей?
Никогда мне не быть красотой обеспеченным,
а я с ней всё ещё цацкаюсь.

Умываюсь атмосферой до чистенького,
что из космоса имеет вид голубого зрачка,
и он пытается смотреть искренне
на путь, обзвёзданный с молочка.

Серость – я знаю, почему она меня окружает.
Сколько не крути, не думай, а мозгом и сам сер.
Пусть меня равнодушие человечье изжарит
на предложении подсолнечном, не отрекусь от вер.

И всё чаще я слышу, почему стихи так грустны,
разве ты не создан развлекать других?
Но форма моей любви губная, если хотите, устная,
веселье я выжрал ранее, как аперитив.

Линяет небо, закрывая жёлтый циферблат,
губами шевелят деревья,
стоят как вкопанные – не до сует.
Я дегустирую миры из Вэба,
природа объективно… не интересует.

Вы скажете, я сух, скучище?
Правы. Среди людей скучаю,
лицо широкопрофильно с училища,
примату нелегко среди приматов.

Я вижу землю, в ней картофелем
клубятся поколения.
Не ройте яму,
мне
куда до них, с таким-то профилем,
бессмертен незакапываемый гений.

Успевает ли время за такими, как я,
его отставание – как убийство.
Утром выпущенный патрон
благороднее грязи из-под ногтя.
Одетый в люди, обутый в метро,
уже снаряд —
космос за пазухой.
Пульсирует солнце,
посылает… сигналы:
в галактике засуха,
дайте напиться любви, наглые
мои желания не губастее ваших.
Планеты в недоумении
глазами вылезли из орбит.

Очередь, за любовью стоявшая,
перешла в наступление.
Метеоризм
в меня за матеоритом метеорит.

Неужели опять не достанется?
Запускаю ребро, как бумеранг,
в глухую космическую деревню.
Любовь – первый друг, первый враг.
Обожаю тебя за вредность.

Лицо, пучок эмоций, рвущихся наружу,
у него нет выходных.
Выходишь, здесь ты никому не нужен,
альбом знакомых и двоюродно-родных.

Рассматриваешь, как биолог, насекомых,
под лупой сам… в молчании устье,
впадая в Зазеркалья кому,
уединиться бредишь захолустьем.

О мерзком о себе ты знаешь,
только ты и близость.
Прекрасное на свет на вынос,
размазывая взглядом общепризнанное,
предполагаешь плюс, но в сумме минус.

Я хотел бы вас целовать
без сознания с ваших объятий,
небом, высветленным в целлофан,
развлекающимся на вате.

Я хотел бы хотеть всегда,
вы мне нравитесь до маразма,
анатомия в слове страдать,
я влюблён и любовью заразен.

То болезнь распрекрасный недуг,
упоительное хворание.
Поцелуй – совершенство губ,
обнимите, как обнимали бы.

Я сер, мой мозг продолговат,
и мне бывает одиноко.
С Буковски под букетом жёлтых ватт
из прозы нацедил немного водки.

Мой вечер исключительно с собой,
хоть автор периодикой толкает:
«Не отвлекайся на фантазии, ковбой,
паси животных моих мыслей на бумаге».

Читать заразнее, чем ничего не делать,
читать не вдумываясь.
Душа покрепче ухватила тело,
литературы ощущая грубость.

Кафе… Полно людей, целующих бокалы.
Стекло на вкус прозрачное губам,
их будто целовал официант,
до операции приборы расставляя.

Кафе… В лесу из стульев и столов темно,
слова усеяли полы и ничего не стоят,
оркестр вливает музыки вино,
где вечер, там должно быть двое.

Ночь вместо женщины однако… И кафе.
Сосуд иссяк, посуда замолчала,
графин закончил смену и домой к графе
«любовь», что тоже содержимым пустовала.

Хватайте глазами хитрыми от жизни кайф,
хладнокровные животные —
творцы, оборудуйте рай
не дверьми, так окнами.

Пусть их свет пылит в темноте,
отметьтесь не жизнью, так смертью.
Нас приняли не за тех на Земле,
а вы не отвертитесь.

На стол общепита
накройте произведения духовной пищи.
Отравите, пока мы не сгнили
в библиотек чистилище после грязищи.

Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих
новостей, еду к тебе на свидание,
чую… Опаздывать невежливо,
даже к любимой давней.

В душе олимпийские игры:
нервы бежали и прыгали,
чувство боролось,
прижавши к уху мобильник.
На том конце, аллолуи,
бесцветный голос:
– Где ты? – Скоро буду,
лет через пять, пробки.
Стою мыслью в улицах твоего мозга,
сомнений бумажник транжирю робко,
для тебя ли я создан?

Перелом открытый
не души, но уже сердца,
ему не изреветься.
Боитесь горячей крови?
Наложите? Страха в штаны
или хотя бы молчания швы.
Я и так слышу, как бурлаки тянут
ваших связок сопрано меццо.

Сегодня буду тапёром,
выслушайте и вы мой каприз.
Нравишься ли?

Да, вдохновляешь,
я бессилия контрабандист,
расцарапаю ноты до
чёрных клавиш.

Женщина зашла и села в печёнках.
Это хуже, чем в сердце.
Она переигрывает увлеченно
клапанами моего оркестра.

Эй, ты, муза,
своей музыкой
сбиваешь с ритма:
– Ко мне, милый!
И я у стройной ноги. Тузик,
выдрессированный и забитый.
Женщина родила,
женщина и погубит
любовью, опьянением с марихуану.
Улечу ли, как многие, на ракете девятиграммовой
недосягаемым спутником,
я, прошедший ад Дон Кихота за донной
до рая бездонного Дон Жуана.

Излапайте меня, страницы книг,
подшитые языком к позвоночнику.
Я сочувствующий полупроводник
к полуночному одиночеству.

Завернитесь в ковёр шерстяных следов,
разве вас когда-нибудь так гладили,
чтобы руки напоминали вдох
вдохновению, что украдено.

Люди улицы, срань господня
перемешалась со сранью самих господ,
каждый приспосабливается к ней сегодня,
если вчера не сдох.

Окуная голову в ванну искусства,
распутывая клубок извилин,
город впаривает мне чьё-то занудство
из кирпича и глины.

Мне бы без дома, без улиц, без людей
лавочку,
где на часах всегда без пятнадцати осень,
где можно любить и творить беспорядочно,
пока тебя не попросят.