Евгений Клячкин - Песни

Что любить, когда кругом — потери!
Остается жить, без веры веря,
что родные люди —
все, кого мы любим,
вечно рядом с нами будут.

Не шути, когда судьба поманит,
не грусти, когда она обманет,
и, комки глотая,
снова жизнь латая,
истина, поймешь, простая:

все, что еще вчера — из бетона,
нынче, ступи хоть шаг — ноги тонут.
Там, где еще вчера плыл твой плотик,
нынче пузыри в болоте.

Что любить? Да только то, что близко.
Полюби, дружок, себя без риска.
Да не дрогнет пламя
перед зеркалами,
где твое лицо, как в раме.

Полюби стекло, металл и камень.
Погуби своими же руками
те живые звезды,
что нас так тревожат —
погуби, пока не поздно.

Да, брат, легко сказать — это правда.
Плюнуть и растоптать — вся-то радость!
Что, брат, не хватит сил? — И не надо!
Так живи, как жил, — не падай.

Мертвым отдай покой — это точно.
Ты же, пока живой — кровоточишь.
Прочих ответов нет и не будет —
так устроен свет и люди.

Что любить, когда кругом — потери!
Что любить!..

Бегут за окошком
промокшие рельсы,
и поезд чуть слышно
стучит, уходя.
И катятся светлые
слезы дождя,
а сердце царапают
грустные
вальсы.

И словно шары
на бильярдном сукне,
расходятся руки
и судьбы людей.
И все за окном
холодней, холодней.
И крутятся, крутятся
грустные вальсы.

Шубы ноют — чти ни день, в синяках.
Я тобою не наемся никак.
Все во мне твои глаза-фонари
выжигают изнутри.

Губит скалы беспощадный прибой —
нет, не этого мне надо с тобой!
Я хочу, чтобы плескалась душа,
словно лодка в камышах.

Словно галька под ленивой волной,
опускалась-подымалась со мной,
и под сердцем не пылал чтоб огонь,
а прохладная ладонь

все снимала — утомленье и боль.
Понимаешь, что мне надо с тобой?
Здесь ни силою не взять, не купить —
меня надо полюбить.

Две девочки, две дочки, два сияния,
два трепетных, два призрачных крыла
в награду, а скорее — в оправдание
судьба мне, непутевому, дала.

Лечу, лечу, чужою болью мучаясь,
над красотой и скверною земной,
уверенный, что не случится худшее,
а если и случится — не со мной.

И невдомек летящему, парящему,
какая сила держит на лету.
И только увидав крыло горящее,
ты чуешь под собою пустоту.

И падаешь, закидывая голову,
на всей земле, на всей земле — один,
и бесполезно машут руки голые,
и здесь уже — не до чужой беды.

Легко любить, что не тобой посеяно,
не выдохнуто с мукою вдвоем.
И как легко бороться за спасение,
когда это спасенье — не твое.

Эй, кто-нибудь! От самого от страшного
спаси шутя, как я тебя спасал.
Верни мне это крылышко прозрачное,
чтоб я его опять не замечал.

Мокро. В лужи ночь глядится.
Что ни лужа — то провал.
Стоит только отступиться — и пропал.

Полетишь, как в бездну в небо,
мокрый воздух теребя.
В ту же самую секунду все
забудут про тебя.

Прочь — от добрых и свирепых,
вверх! — (а кажется — что вниз)…
…Ты влетел ступнями в небо
и повис.

И тем, кто теперь от тебя отдален,
по черной земле бредет,
уже занимается новый огонь,
и светит он, и не жжет.

И может — навек, а может — на час,
для всех ли, для одного ль,
пробьется сквозь темень хотя бы раз
этот ночной огонь.

И, может быть, кто-то, ступив на луч,
удержит себя на нем.
И выпадет если кому этот путь,
он станет и сам огнем.

От усталости можно простить,
можно даже любить от усталости.
Ветерок облака шевелит —
тоже, может быть, просто из жалости.

Облака не плывут в Колыму,
не плывут облака и в Америку.
Я глаза к облакам подыму,
и вы знаете, вы поверите! —

словно кто-то зубами сверкнет —
что внизу ему, ясному, нравится?!
С края облако он отогнет,
свесив голову, улыбается…

Вот ладонь его ляжет на грудь,
вот меня он окликнет по имени,
и окрепнет протянутый луч —
не зови меня, ах, не зови меня…

Брызнут слезы — он глянет в глаза
и к ногам мне положит ладонь свою…
Ну нельзя же, я знаю — нельзя! —
и стою уже, над землей стою
и не падаю.

День воскресный — вид окрестный
радует глаза.
Шлет жена меня на местность —
я, конечно, «за».
Дверь квартиры запираю
и, презрев уют,
первым делом выясняю —
где чего дают.

Как отдыхаешь — так и проживешь.

Понедельник — день тяжелый?
Это как кому.
Здесь работа, а не школа:
место — по уму.
Свой секрет вам открываю:
не сочтя за труд,
первым делом выясняю,
как кого зовут.

Как начинаешь, так все и пойдет.

День второй, конечно, вторник —
очень важный день.
Жизнь твою решает в корне,
если ты не пень.
Дурни что-то там считают —
мне ж когда считать?
Первым делом выясняю,
что кому достать.

Раз обещаешь, значит, выполняй.

В среду вовсе на работу
можно не ходить,
я сотрудникам охотно
улучшаю быт.
Лак французский, зонт японский,
чешский унитаз,
безразмерные авоськи —
все, друзья, для вас.

Полюбишь ближних, раз диктует жизнь.

А зато в четверг приходишь,
словно Дед Мороз.
Каждый взгляда не отводит —
что кому принес.
Потомлю я их часочек,
расстегну портфель,
а потом поодиночке
отзову за дверь.

Во всяком деле главное — подход.

В пятницу, ежу понятно,
подоспел банкет.
Говорят, на Солнце пятна,
а на мне их нет,
я выслушиваю тосты,
хотя знаю сам —
нет пределов мне для роста —
вот я первый зам.

Чего достоин, то и получай.

У кого в субботу отдых —
у меня дела.
(Ох, толкового сыночка
мама родила!)
В нужных людях и в закусках
утопает стол.
Как там сказано по-русски —
«наш почетный долг».

Кто любит жизнь, того полюбит жизнь.