Евгений Клячкин - Песни
«Возвращение» — первая моя песня, с большим опозданием написанная, касающаяся моей мамы, отдавшей свою жизнь для того, чтобы сохранилась моя. Это внутренне все время ощущаемое чувство задолженности, внутреннее какое-то неудобство, стеснение, стыд, что ли, что столько написано до семьдесят четвертого года, — и ни звука о том, что лежит краеугольным камнем во всей моей жизни и является одним из главнейших. Это чувство — оно взрастало, чувство, что над тобой довлеет что-то, необходимое, как долг, как поклон на могиле, которую никогда не найдешь. Она была написана за два критических дня, потому что я, тогда не имея никаких других источников дополнительных доходов, кроме инженерной зарплаты, взял художественную самодеятельность. К 7 ноября оставались два последних выходных, нужно было что-то дописать по сценарию, репетировать, начиная с понедельника, то есть оставались суббота и воскресенье. С этим намерением я сел, обложившись всеми этими машинописными копиями сценариев, придвинул к себе свой блокнотик и совершенно неожиданно для себя начал писать. Я даже сейчас не вспомню, с какой строчки все началось: «Осенний город погрузился в дым» — может быть, и была такая, то есть, наверное, одна из первых… «И горожан как будто размело…» Вот это ощущение было, вот это чувство. Канун 7 ноября. Но ведь смысл был не в этом. Там была строка «Зачем я оказался за углом…». Как будто тебя понесло не туда. Наверное, вряд ли найдутся в моей жизни еще другие два дня, которым, я был бы так благодарен, признателен, как эти два. Потерянные совершенно для этого сценария самодеятельности и найденные для этой одной из важнейших для меня песен.
1989Воспоминание о БАМе
Коснулся поля самолет.
«Не забывайте ваши вещи».
«Благодарим вас за полет».
Плюс двадцать восемь. Благовещенск.
В двух километрах — край страны —
какой-то странный этот юг:
не обещая тишины,
он обещает нам уют.
До свиданья! В границу ногой —
и на север, толчком, от упора.
Из турбин изрыгает огонь
самолетик-игрушка ЯК-40.
Ах, тебе ль покорять небеса!
Тут и ждать, и надеяться стыдно.
Мы висим над землей два часа — чудеса! —
и внизу — долгожданная Тында…
Двенадцать с дождичком тепла.
Забора нету — благодать!
Поскольку крупные дела
не начинаются с оград.
Покрыт грунтом аэродром —
понятно: нет людей и рук.
И все формальности — потом:
ты к нам приехал — значит, друг.
Здравствуй, город на сопках кривых!
Здравствуй, мерзлая чудо-столица!
Я к тебе как-то сразу привык —
здесь теплее, чем там, на границе.
Как столица, шумна, и вольна,
и уверена в прочности зыбкой.
На застывшей волне, как волна,
поднялась с белозубой улыбкой.
Смотри, товарищ, не забудь:
ты этой песни здесь полпред.
Воспой наш БАМ и где-нибудь —
мой исторический портрет.
А не шутя — так для ребят
не пой ни стужи, ни ветров.
Мы здесь, старик, нашли себя —
и в этом суть. И будь здоров!
Не забыть, дорогой, не забыть
эти в память упавшие лица
на север ведущую нить —
автостраду со скоростью тридцать,
где ухабы стучат по зубам
и где пыль никогда не осядет,
а внизу извивается БАМ
по рисунку из школьной тетради.
Не забыть, дорогой, не забыть,
Что нам выпало в жизни любить!
Вот накатанный путь
Вот накатанный путь
и знакомый разбег.
Так куда поведет
нынче эта кривая?
В центре — шпиль. А Нева
на полпальца правей —
эти волны меня
с головой накрывают.
Что исчезло из глаз —
никуда не ушло.
И хоть в прежний поток
никогда не войду я,
но помимо меня
он течет и течет,
как помимо меня
ветер дует и дует.
И на крыльях его
грязной пеной летят,
унося нас с собой,
все слова, все обиды.
Но чем выше полет,
тем спокойнее взгляд,
ну а мелких вещей
так и вовсе не видно.
Старой мысли виток,
словно капля воды,
не убавит мне дней,
не прибавит печали.
Я ушел не от тех,
кто кричали «жиды»,
а от тех, кто молчал,
когда эти кричали.
Что же будет с тобой,
необъятная Русь?
Впрочем, хватит уже!
Сколько можно об этом?!
Не моя это жизнь!
Так чего ж я казнюсь?
Что мешает глазам
четко видеть предметы?
В поезде
Когда качается в ночи вагон
и буквы падают и вкривь, и вкось,
мелькнет заснеженный пустой перрон,
и непонятно, отчего мы врозь.
Тепло руки и холодок щеки
нести у сердца через тыщи верст,
и прогреметь над пропастью реки,
и вдруг понять, что это значит — «врозь».
Еще ты можешь сохранить
едва натянутую нить,
но вот толчок — последнее касанье,
сорвутся пальцы с рукава,
сметутся со щеки слова,
еще согретые живым дыханьем…
Пространство — вот он, вечный враг двоих, —
страна неверия, снегов и лет.
И что сегодня разделяет их —
придется завтра им преодолеть.
И холод слов, и недоверье глаз,
и расстояния здесь ни при чем, —
нас разделяет только то, что в нас,
что серой тенью встало над плечом.
Благословен да будет дом,
стоящий верой и трудом,
куда всегда нас возвратит дорога.
Да разойдется серый мрак,
да не коснется тихий враг
дыханьем ревности его порога.
Когда качается в ночи вагон
и не приходит долгожданный сон…
В сторону Руси
Вот любовь сожженная,
крылья опаленные
и насквозь пронзенное
сердце уж давно.
Кем же так повенчаны —
все пропасти да трещины.
А земля иль женщина —
это все равно.
То матком, то шепотом
в сторону Руси:
пропади ты пропадом —
Бог тебя спаси!
С деньгами, заслугами —
все мы были слугами,
и, как друг, разлука мне
руку подает.
И мотивчик крутится:
сколько ж можно мучиться! (ах!)
прост раздел имущества:
все мое — твое.
То матком, то шепотом
в сторону Руси:
пропади ты пропадом —
Бог тебя спаси!
Проклято, оплевано,
догола обобрано,
племя мое гордое
все-таки летит.
Говоришь, мы куплены…
Но твоих же, русских же,
что тобой загублены, —
кто тебе простит?
То матком, то шепотом
в сторону Руси:
пропади ты пропадом —
Бог тебя спаси!
То матком, то шепотом
в сторону Руси:
пропади ты пропадом —
Бог тебя прости
(а я не мог).
Встреча
Пять лет не встречались, — казалось, забыта,
задвинута в память и крышка забита.
Но, как говорится, стечение —
путей наших пересечение.
— Ну что, изменился?
— А я — изменилась?
— Ты стала нарядной.
— Я много трудилась.
Разлукою, правда, не мучилась,
но если по правде — соскучилась.
— Ты стала большая.
— Я просто взрослею,
то юность была.
Попрощаемся с нею.
Ведь юность когда-то кончается
и взрослая жизнь начинается.
— Ты нравишься мне.
А вот я уже старый.
— Ты — мальчик навек
с вечно юной гитарой.
Да что там! Раз выпало свидеться,
давай наконец-то обнимемся!
Так здравствуй, моя незабытая Тында!
Что пело и грело — ничуть не остыло.
На сотнях любовей стоящая,
и прежняя, и настоящая.
Кольцо наших рук — оно нерасторжимо.
Любовь — это то, что всегда будет живо.
Морозом и ветром каленная,
К любви моей приговоренная
Тында!
В Тынде дождь
