Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Всё небо голубою штукой
Покрыто нежного атласа.
Не нужно суетной науки,
Чтобы душа в момент экстаза
Вселенной обрела познанье:
Оно несказанная радость,
Оно бесцельного слаганья
Словесного бывает сладость,
Любовь духовного атома
К безбрежности святой вселенной:
Он чувствует себя в ней дома,
Как ласточка над моря пеной.
Он переносится на звезды,
Он тянется в лазурь, как тучи,
Он видит вечность чрез погосты,
Качаяся как дуб могучий.
И нет ему тогда предела,
И чувствует в пыли он Бога,
И отделяется от тела,
Что ползает, как червь убогий.
Познанье это на мгновенье,
Но ведь и жизнь его не дольше:
Вся жизнь простое сновиденье,
Что не волнует душу больше.

Среди бесплодных каменистых гор
Пустынная простерлася долина,
Где нехотя лишь созерцает взор,
Как будто в ней распяли Божья Сына.
Стальной ее перерезает путь,
И ускоряет поезд ход невольно:
Одолевает машинистов жуть,
И проезжающим душевно больно.
Лишь кое­где коза, как фавн старинный,
Вдруг вырастает на обрыве белом,
Или над сошкой, погруженной в глину,
Мужик склоняется усталым телом
И извлекает то ребро гиганта,
То вдруг чудовищный из глины клык
Или обломок мраморный аканта, –
И заплетается его язык.
Спроси его, рассказ услышишь странный
О допотопных зверях, великанах,
О красоте никем еще не знанной,
О демонах и каменных тиранах.
И подлинно здесь лес шумел гигантский,
Здесь мамонты с драконами сражались,
Здесь храмы строил кесарь басурманский,
Здесь изумруды моря колыхались.
Теперь мальчишки черепами предков
И ребрами слонов играют в кегли,
Хоть только что их каменные клетки
С трудом такой же участи избегли.
Что нам пласты стольких тысячелетий?
Что собственные даже в глине кости?
Мы с вечностью играющие дети,
Попавшие случайно к Смерти в гости.

Я ползаю по площади меж лавок,
Не выходя уж за пределы стен,
Но золотых нигде не вижу главок,
И всё вокруг ничтожество и тлен.
Бывало, мир казался мне тюрьмою,
И я, как луч, стремился в область звезд,
Теперь, омыв глаза свои росою,
Я мысленно крадуся на погост.
Пространство не для нас! На карусели
Земной куда мы можем улететь?
Как кони крашенные б ни летели,
Они земную не покинут клеть.
И вот ползу я меж автомобилей,
Как по асфальту дождевой червяк,
И уж не много проползти мне миль,
Пока расплюснет тело мне земляк.
Или, быть может, победив пространство,
Предстану я нагим пред Божьим троном
И в звездное оденуся убранство,
А жизнь окончится бессильным стоном.

Мир очень странное пятно,
Как то, что у тебя в келейке:
Всё в нем загадочно­темно,
И нет для головы лазейки.
Рассматривай хоть целый век,
Вживайся мыслью в очертанья,
Ты будешь только человек,
И истина твое созданье.
Пятно ж останется пятном,
Хоть ты в нем видишь облака,
Клингзора замок, Божий дом,
И все грядущие века.
Есть только то, что ты создашь,
Твоя и истина, и ложь,
Пляши хоть бешеный чардаш,
Клонись, как золотая рожь.
Туманности далеких звезд
Такое ж для тебя пятно:
Какой бы ты ни строил мост,
В Хаосе всё темным­темно.

Моя душа вконец окаменела,
Как будто я гранитный фараон,
Не чувствующий векового тела,
И жизнь течет, как непробудный сон.
Волна агатами покрыла Нила
Базальтовые подо мной ступени,
И жалкие феллахи молят ила
Речного, опустившись на колени.
Священные всползают крокодилы
И греются на солнце подо мной,
И кулики речные из могилы
Живой червей копают, как сохой.
А солнце жжет, я вечно в лихорадке
Горю, как закаляемая сталь,
И фимиам струится в храме сладкий,
Но жертв мне человеческих не жаль.
Проходят звезды, поколенья, царства,
А я над ониксом речным стою
И правлю суд над явью без коварства,
И похоронный дифирамб пою.
Пою со сна, как вся поет природа,
Как Нил поет, когда ревет самум,
И нет такого на земле народа,
Чтоб смысл уразумел извечных дум.

Ты верною была подругой
Мне в странствии моем земном,
И часто заметало вьюгой
В степи наш одинокий дом.

За мазанкою выли волки
И бушевал в округе вор,
А мы глядели через щелки,
Держа в отчаяньи топор.

Потом бесстрашно чрез границу,
Где шла жестокая война,
Ты провела свою Жар­Птицу, –
И снова началась весна.

В отчизну мы вернулись Данта
Под мощный купол Брунеллески,
И на предместном Camposanto
Словесные родились фрески

Меж кипарисов Импрунеты,
Где средь серебряных олив
Впервые на юдольном свете
Я был поистине счастлив.

Вне времени и вне пространства
С тобой живу я много лет,
Средь звезд лучистого убранства,
Живу любовью, как поэт.

И ты ведешь, как Беатриче,
Меня средь терниев и роз
Всё выше к Богу, выше, выше,
Чрез тысячи метаморфоз.

Мы незаметно постарели,
Но седина наш ореол:
Из серебра мои свирели,
Из серебра, как крылья пчел.

Мы кончим жизнь в святом Париже,
Где состоялась наша встреча,
Вверху, на Нотрдама крыше,
Средь звезд немеркнущего веча.

На троне ты, я на коленях,
Как пред Граалем Парсифаль:
Жизнь кубок странных сновидений,
Творца безбрежная печаль.

Словесные пишу я фрески
На белой кладбища стене,
Как лаврик пишет арабески
Серебряные в летнем сне.

Пишу, пишу, зачем – не знаю,
Как Млечный Путь, что в синеве
Кружится на дороге к раю
По голубой небес канве.

Что можно знать помимо Смерти,
Что жнет серебряным серпом? –
Что скоро будешь в душеверти
Кружиться легким комаром?

Кичатся лишь одни сороки
Своим познанием из книг,
Но скоро истекают сроки:
Познанье всякое на миг.

Слова поэту только кратки,
И тешится он, как дитя,
Когда творит, рождает сказки,
Как звездные миры, шутя.
26 марта 1953

Распятья – все деревья леса,
Голгофы – мертвые холмы.
Орудий жерла правят мессы,
Поют священные псалмы.
Широкобрюхие мортиры,
Тая в зрачках багровых месть,
Гнусавят откровенье мира,
Святого искупленья весть.
И тают серые бригады,
Как стебли восковых свечей,
И рвут колючие преграды
Тела озлобленных людей.
И перед смертью, примиренья
Слова понятней беднякам,
И жаждут души отпущенья
Неотпускаемым грехам.
И жаждут теплого участья
На дне мучительных траншей,
Религиозного причастья
И ласки дальних матерей.
Вот обагренные шинели
Обрубки раздробленных рук
Из подземельной колыбели
Подъемлют к иереям вдруг.
И пехотинцы, и зуавы,
Еврей, латинянин, индус –
Все тянут красные суставы
За хлебом духа в Эммаус.
А пастыри в железных касках
Их отпускают в дальний путь,
Баюкая священной сказкой,
Чтоб легче было им уснуть.
Кто разберет на страшном поле,
Какому Богу кто служил?
И Бог один тут поневоле
На дне чудовищных могил.
Еврей внимает песне ксендза
И шепчет: Борух Адонай!
Арабу обещает бонза
Пророка заповедный рай.
И пулею сраженный раввин
Серебряный наперсный крест
Дает тому, кто пел: Коль славен
Господь среди нездешних мест!
И посылает неприятель
На павших злобную шрапнель,
И меж обугленных распятий –
Для всех открыта колыбель!
1916