Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

И небо всё то же, и так же березы
В атласных листьях червонных стоят,
И так же осенние бледные розы
На астры с улыбкой печальной глядят.
И с тем же гляжу я на всё умиленьем,
И звуки и краски – как прежде – люблю,
И с тою же верой по мокрым ступеням
Схожу к оснащенному я кораблю.
Но что­то порвалось, но что­то разбито,
И пусто по­новому как­то в груди,
И уже размах и тревожней орбита,
И тускло мерцает звезда впереди.
И всё же, засмейся и крикни мне: «Вира!»
И якорь взовьется со скрежетом в клюз,
И с новой надеждой в неновом уж мире
Любовный опять заключу я союз.
Смотри, я внимаю! Рычаг кабестана
Держу я с волненьем. Я молод, я чист!
Ты медлишь? А! – «Вира!» – Смотри, как гитана
Зарылся корабль в голубой аметист!

Осторожней, угрюмый воитель!
Это – жизни последний изгиб,
Ты обрящешь для духа обитель,
Или ты безвозвратно погиб.
Впереди беспросветная пропасть
И зеленая ненависть в ней,
Не пронижет ее копья лопасть,
Не растопчут копыта коней.
Потеряешь Спасителев нектар,
Обожжет тебя чистый Грааль,
И по струнам орфеевым плектр
Заиграет тогда уж едва ль.
Прочь доспехи, угрюмый воитель,
И шелом, и бердыш, и копье!
Голубая в Тоскане обитель
И забвенье – спасенье твое.
Будь Гаутами, Ассизским Франциском,
Будь Эоловой арфы струной,
Разговаривай с солнечным диском
И с журчащей сребристой волной.
Пусть без братии будет пустыня,
Без апостолов церковь твоя:
Чудотворнее станет святыня,
И алтарь твой в саду бытия.
И не будешь по камням Голгофы
Волочить бесполезный ты крест,
И твои не рассыплются строфы,
Как евангельский бисер, окрест.

Вырывайте глаза, отрезайте язык,
          Просверлите железом мне уши:
Ко всему я теперь, ко всему я привык,
          Что растлить собирается души.
У меня и без глаз многорадужный свет
          Там, – в загадочных недрах, – найдется,
Да и ярче сияют алмазы планет
          На глубоком исподе колодца.
У меня и язык сокровенный без слов
          Созидает волшебные песни,
Пишет четким уставом из тех жемчугов,
          Что всех зорь огнеструйных прелестней.
У меня без ушей сохранились бы струн
          Демиурговых в сердце аккорды,
А теперь распылит их страданий бурун
          И тритоньи поглотят их морды.
Не увижу я Розы сияющий лик,
          Не услышу любовные речи,
И беззвучным ответный покажется всклик,
          И во тьме не блеснут ее плечи;
Но расскажут ей всё златоустые пальцы
          И слепого чела пластилин,
И очей не увижу, как тухнут зеркальца
          Из­под осени близкой морщин!

Я люблю уходящее,
Молодым побежденное:
Красота настоящая, –
Вековым искушенная
Достиженьем страдания, –
Мне милей созидания
Неуверенных ценностей.
Лишь немногое бренности
Избегает творимое,
Лишь в немногом незримая
Создается гармония.
Богостильность Авзонии
И Эллады мелодия –
Позабытых угодия,
Одиноких причастие.
Никакое ненастие
Не повергнет лучистые
На земле евхаристии...
Я люблю отошедшее,
Матерьяльно отцветшее,
Но духовно живущее,
Умирающе сущее.
Одиноко­пустынное,
Позабыто­вершинное,
В суете непонятное,
Навсегда невозвратное,
Я, невзрачный, загадочный,
Огонек лихорадочный,
Окрыленно люблю!
1920

Я исступленным бушевал пророком
В младенчестве загадочном своем,
И в поединок выступал с пороком,
Игрушечным жонглируя мечом.

Я в ранней юности себя Колумбом
Реторт и тигелей воображал,
Цветы классифицировал по клумбам
И на булавки мотыльков низал.

Затем я к мудрецам пошел в науку, –
В магический бескрылой мысли круг, –
И испытал всю немощь и всю муку –
Идеи титанических потуг.

И наконец, остался лишь поэтом,
Влюбленным в тайное слаганье слов,
Преображающим – небесным светом –
Обремененных тяжестью оков.

И навсегда я превращуся в струны,
Рокочущие славящий псалом,
Когда навеет мне Господни руны
Тысячеокий херувим крылом.

Грустно жизни кантилена
Стелется по крышам.
Небо цвета гобелена –
Мавзолея тише.
Легкокрылые армады
В голубом атласе –
Как пасхальные лампады
На иконостасе.
Синих стрельчатых касаток
Пронизали нити –
Гобеленов непочатых
Бледные ланиты.
Серебристо­острым вскликом
Их пробуждена,
Вновь вещает о великом
Уцелевшая струна.
Бог один остался в мире:
Бог мгновений! Красота!
Эта ласточками в шири
Проведенная черта!
1921

Из милых рук прелестного ребенка
Я принял золотого мотылька
С эмалью черною на перепонках,
Где два горели алые глазка.

И вспомнил я, что он под слоем тонким
Земли лежал у розы корешка,
Как червь беспомощный, – что по сторонкам
Вилось противных ножек два рядка.

Что знал он о своей грядущей жизни,
Когда свернулся в гробовой кокон?
Не то же ли, что человек на тризне,

Когда возлюбленных хоронит он,
И в неподвижном и зловонном слизне
Мнит заключенным воплощенья сон?
1921

Тайна­Мать неисповедная,
Девственница Божья непорочная!
Не проникнет мысль, сиротка бедная,
И раба­наука лоскуточная

За обители ворота медные,
В лабиринты Рая полуночные.
Ухищренья разума – безвредные
Лишь гаданья девичьи цветочные.

Только Божьей красотой вскормленные,
Вдохновения везде искавшие,
Только словом чистым окрыленные,

От полетов к Божеству уставшие,
Желчью символов неутоленные, –
Мать увидят, из гробов восставшие.

С четырехгранной, мрачной и зубчатой,
Из черных скал воздвигнутой звонницы,
От бифор вереницею крылатой
Уносятся серебряные птицы.

Ласкающе в лазури непочатой
Колышутся эфирные криницы, –
И я застыл над ржавою лопатой,
И перестал для Северной Царицы,

Для матери родной, копать могилу.
Помилуй нищенку, Небесный Царь!
Верни пророчице былую силу!

Рассей зловонную болота хмарь!
Верни меня к вершинному стропилу,
Ведь я – пасхальной радости звонарь!

Ave Maria! Пышут Апуаны,
Как бурей раздуваемый костер.
Горят короны Божьей талисманы –
В парче с узором странных мандрагор.

Оливок серебристых океаны
Покоем странным опьяняют взор.
Чернеет град Святого Кассиана,
Перерезая звонницами бор.

Касьян с Мечи! Тургенев. Дивный, звучный,
В страданьях смертных выросший язык!
Родителей могилы в глине тучной...

Всё, что любил, и всё, к чему привык...
Россия – мать! Раба доктрин научных!
Россия – труп! Проклятье! Скрежет! Крик!

Темнеет шпиль зеленой колокольни
Над озером серебряных олив,
Возносится от тяжести юдольной
В межмирия лазоревый пролив.

Отверг он всё земное, недовольный,
И, клокотанье страсти замолив,
Свечой угрюмой с высоты престольной
Горит – и вертикальностью счастлив!

Здорово, кипарис, мой братец южный!
Люблю я твой классический акрополь,
Хотя я сам, за пеленою вьюжной,

Равенства злобного стерег некрополь, –
Безлиственный, истерзанный, недужный,
Но розой до чела обвитый тополь!