Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

В мозгу моем пинакотека,
Каких нигде на свете нет:
Там всё творение от века
До наших безнадежных лет.
Захочешь, Млечные Пути
Вдруг зароятся в голове,
Как шелка легкого мотки
Иль одуванчики в траве.
Захочешь, Ангелов крыла
Заблещут стаей голубей,
И купол неба из стекла
Над мерной пляскою зыбей.
Или червивого коня
Ободранное вдруг стерво
Меж лопухами у плетня
Увидишь дома своего.
Или над глинистым обрывом
Себя меж голубых фиалок,
В души неведеньи счастливом
Глядящего на вещих галок.
Иль матери лицо в гробу,
Миниатюрное из воску
С атласным венчиком на лбу,
Как будто сверху сняли доску.
Всё в этой странной галерее
Волшебной магией кистей
Написано стократ быстрее
Межмирья золотых лучей.
И в мраке я их созерцаю,
Как очарованный знаток,
И ничего не зная знаю,
Как над могилою цветок.

Шел дождь. Громадные жемчужины
Мне капали на шею и на лоб,
Но я стоял, пакетами нагруженный,
На мостике, глядя как будто в гроб.
Внизу струилась жалкая речушка
С коричневой застывшею водой,
Как высохшая от годов старушка
С источенной червивою клюкой.
И капли двигались по шоколаду,
В прекрасные преображаясь пузыри,
Что радужно по грязевому аду
Куда­то плыли, словно фонари,
Два­три мгновенья радуя глаза мне,
Потом неслышно лопались в грязи,
То расшибаясь о сырые камни,
То сталкиваясь с травкой визави.
Я наблюдал за ними с содроганьем:
Мы все такие в луже пузыри,
Хотя и одаренные сознаньем,
И жаждой приключений, как угри.

Под аркою готических ворот,
Во время нескончаемого ливня,
Ты мне сказала, что переворот
В твоей душе вдруг совершился дивный,

Что любишь ты по­прежнему меня
И все прощаешь мне проступки
Во имя неугасного огня,
Горящего в моем священном кубке.

И сердце вдруг, зажатое в тиски,
Освободившись от земныя скверны,
Пустило новые вокруг ростки,
Как будто находилося в Лаверне.

И я упал бы пред тобою в грязь,
Чтоб целовать твои колени,
Но липы выражали неприязнь,
И странные вокруг шмыгали тени.

И я лишь заглянул в твои глаза,
Как будто был уже в волшебном крае,
И не одна горючая слеза
С ресниц скатилась у меня в трамвае.

Жизнь кончилась, осталась только тайна
Кромешная без проблеска надежды.
Ни Авеля смиренного, ни Каина
Ее не смогут ввек рассеять вежды.
В начале жизни заревая змейка
Как будто откровенье обещала.
Природа­Мать нередко чародейка
Как будто бы конечное вещала.
И много было по миру дорожек,
Змеившихся, казалось, в Вечный Рим,
И шел по ним, насколько было можно,
Упавший с неба Божий серафим.
Увы, они все приводили к бездне,
Куда слететь нельзя было без крыл,
А в бездне только новый ужас звездный,
Как будто мертвецов в гробах отрыл.
И вот конец, быть может и сегодня,
И в голове космический лишь ил,
Который лишь одна рука Господня
Могла бы превратить в сиянье крыл.
Я только пыль на временной дороге,
Осевшая на высохший цветок,
Я только пленник в мировом остроге,
И унесет в Ничто меня поток.

Нет ничего величественней волн,
Свободнейших созданий в Божьем мире,
Когда они подъемлют утлый челн,
Бряцая буйно на утесов лире.
Что им пространство, что убийца – время!
Одетые в сверкающие шали,
Они не чувствуют земное бремя
И влюблены в загадочные дали.
Что им плотины? Разметут, как прах,
Сметут деревни, города и лес.
Бессилен перед ними смертный страх,
Они доплещут пеной до небес.
И я волна такая с белой головой,
Разбившая все для души преграды:
Теперь, увы, я только призрак свой,
И надо мной смеются даже гады.

Раскройся, небо, расступитесь, звезды:
Я должен Бога видеть пред концом, –
Пред тем, как пасть навеки на погосты,
Уткнувшись в грязь померкнувшим лицом.

Вся жизнь была лишь поисками Бога,
Хотя бы только в пестром мотыльке,
Но ни к чему не привела дорога,
И всё – как надпись на сухом песке.

Подует ветр, нахлынут с моря волны,
И на песке – зыбящийся муар:
Бесцельны оснащенные все челны
И мятежа негаснущий пожар.

Пугливые мы только в мире тени
Расплывчатых в лазури облаков,
И ничего, помимо сновидений,
Не выражают водопады слов.

Время то свирепый ураган,
То улитка на стене кладбища:
Часто я отважный капитан,
Чаще же мокрица на горище.

Временами хочешь бросить якорь
Где­либо в сгнивающей воде,
Иль прилечь, как истомленный пахарь,
В проведенной плугом борозде.

Временами ползанье улитки
У могилы хочешь оборвать
И забить гвоздями все калитки,
Чтобы Смерть не ставила печать.

Холодный пот вдруг выступил на лбу,
Когда приснилось мне, что я в гробу
Нетесаном лежу среди других,
Допевших жизни несуразный стих.
И ясно так осознал я нелепость
Свою и перед тайной вечной слепость,
Что рад был навсегда закрыть глаза,
И только жаркая еще слеза
Катилась почему­то мне на грудь,
Мучительную облегчая жуть.
И крышку мне поднять хотелось лбом,
Чтоб поглядеть в желтеющий альбом
На темные возлюбленной глаза,
Которыми смертельная гроза
Мне досыта назреться не дала.
Всю жизнь глядел я в эти зеркала,
Где, как в колодце, видны были звезды
И в полдень солнечный, как рай отверстый...
Я разбудил ее средь темной ночи,
Чтоб в солнечные насмотреться очи,
И возродясь, как воскрешенный Лазарь,
Я снова строю сказочный Альказар.
Бог есть Любовь, и нет другого Бога,
Вселенная – любовная эклога!

Перед моим окном стоит платан,
Который я своим считаю внуком.
Он молодой отважный великан,
Что, как и я, не обучен наукам.
Лет десять лишь тому назад в дыру
Садовники его пересадили,
И он проник корнями чрез кору
Асфальта в слой животворящий ила.
И рос и рос, пока не перерос
Мое окно и все в округе крыши.
Теперь его и Голиаф колосс
Не устрашит, как ласточки и мыши.
Я каждый день, распахивая ставни,
Любуюсь им, хотя бы ветер выл:
Он сотнями рапир фехтует славно,
И ураган его б не победил.
Прекраснее всего он на закате,
Когда отлит как будто бы из бронзы
И выделяется на туч брокате,
Как канделябр, стуча в мое оконце.
Я вместе с ним врастаю в неба кубок,
Где зажигаются неслышно звезды,
И Ангелы, как белый рой голубок,
Свивают у меня под сердцем гнезда.

Чем глубже ты глядишь на жизнь,
Тем меньше в ней находишь смысла:
Ясна лишь цепь печальных тризн,
Да алхимические числа.
Пророй колодезь хоть насквозь,
Увидишь только то же небо,
Пласты увидишь, ржавый гвоздь,
Да черепа под сводом склепа.
Себя узришь на дне реторт,
Свои испуганные очи:
Сухой, бездушный натюрморт,
Который изучать нет мочи.
Так устреми же лучше к звездам
Свои усталые глаза:
Их бриллиантовые грозди,
Когда потухнет бирюза,
Горят на небе. Вопрошай
У них, где вечное начало,
Где вымышленный в детстве рай,
Кто ставил в свод небес кружало?
А если это надоест,
Сокрой головку под крыло
И где­либо найди насест:
Во сне не чувствуется зло.
Как кошка, подкрадется смерть
И мигом цап тебя царап,
И уплывешь ты в душеверть
И без благословенья пап.