Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Я видел Бога в образе дождя,
Струившегося по окошкам шибко:
Он плакал снова, землю обойдя,
В плаще из туч, всклокоченный и зыбкий.

Я в темноте глядел на мир извне,
Где было бурно так и неуютно,
Где черные полипы, как на дне,
Хлестали воздух, воя поминутно;

Где люди, как бездомные собаки,
Брели вдоль стен, закутавшись в отрепья,
Где на кладбище грызли вурдалаки
Теней забытых черепа, свирепо.

Но дождь был чист, как все людские слезы,
Алмазной скатертью сокрыл он мир,
Чтобы за ней воображались розы
И меж шипами их весенний пир.

То Бог свое оплакивал творенье
И от меня скрывал его изъяны,
Чтоб я писал Ему стихотворенья
И врачевал гноящиеся раны.

Все идолы рассыпалися в пыль:
Бог Ра, Зевес, Свобода и Наука,
Остался только полевой ковыль,
Да пожирающая душу скука.
И я, как все земные существа,
Не знаю ничего о смысле жизни,
О замысле сокрытом божества
На никому ненужной вечной тризне.
Я в солнечную радуюсь погоду,
В туман и стужу хоронюсь в дупло,
Подобно всякому лесному сброду,
И жизнь тогда неслыханное зло.
Я не гордился никогда рассудком
И никого не тщился поучать,
Я смолоду к судьбы привыкнул шуткам
И потерял еще ребенком мать.
Теперь я верю только в ласку солнца
И мыльные пускаю пузыри:
Словесный я среди развалин бонза,
Огнепоклонник, Ариэль зари.
Меня запрячут, как бродягу, в ямку,
Как перестану небо я коптить:
Я перетер уже бурлачью лямку,
И Парку упросил обрезать нить.
Господь сваял меня из липкой глины,
И глиной я опять в могиле стану,
И из меня восстанут исполины,
Стремясь к бушующему океану.

Как маятник свой вечный полукруг
Описывает вправо и налево,
Так я с кошевкой, что мой верный друг,
Кружусь вдоль площади унылой чрева.
Мне кланяются вежливо торговки:
Я верный и почтенный их клиент,
Я вежлив с ними, хоть они плутовки
И заманить хотят меня под тент.
Всё это странно связывает с миром,
Хоть сам я очень, очень далеко,
И ни к каким уже земли кумирам
Меня приворожить не так легко.
Мне яблоки напоминают детство,
А мандарины агригентский храм,
Пучки моркови – кроликов соседство,
А помидоры – на Яйле байрам.
Не будь воспоминаний, я б расплылся,
Как облак, проплывающий под солнцем,
Й верно уж никто б не спохватился,
Что кто­то вдруг исчез перед оконцем.
Одна осталась бы в пыли кошевка,
И подобрал бы бедную торгаш,
И испугавшись вскрикнула б торговка:
– Увы, исчез профессор старый наш! –

Вдруг закружилась голова сегодня,
Когда я деткам покупал подарки,
И я, подумав, что то глас Господень,
Поспешно вышел из­под темной арки
На площадь и нагую обнял липу,
Что как коралловый ушла полип
В свинцовых туч клубящуюся кипу,
И к ней, как плющ беспочвенный, прилип.
Она была сырая, словно слезы
Текли по спящему ее стволу,
Но я и сам уж ждал метаморфозы
И непричастен стал земному злу.
И вдруг я начал с деревом сливаться
В одном неудержимом ввысь стремленьи,
Из ветки в ветку, чтобы закачаться
В ритмично кланяющемся движеньи.
И скоро был я в крайних летораслях,
В корнях подземных и воздушных почках,
Как будто бы лежал в Христовых яслях
И с звездами шептался в темны ночи.
И страх прошел вдруг головокруженья,
В груди возликовал духовный стих,
И я вернулся в область песнопенья
И, примирившись с божеством, затих.

Создатель дал мне очень долгий век,
Чтоб на Его я восхищался мир,
Но я, мятежный, жалкий человек,
На звездный захотел подняться клир,
Чтоб первую играть и в небе роль
И, как по нотам, естество читать,
И каждый знать на небесах пароль,
И с тайны каждую сорвать печать.
И вот, как жаба, шлепнулся я в грязь,
Никак не выползть на листы нимфей,
И с небом навсегда порвалась связь.
И я в трагедии не корифей,
А собственный пытливый лишь хирург,
Что в язвах ковыряется своих,
Законодательствуя как Ликург, –
И торжествует преисподний лих.

Над головой торжественна лазурь
Небесная, как свод вселенной храма.
Дрожит в деревьях отголосок бурь,
И горностаем гор покрыта рама.
Полярная не по душе мне стужа,
И я гляжу на мир из­за окна.
Как зеркало внизу застыла лужа,
И отразится в нем сейчас жена.
Я без нее корабль в ночном тумане
Без лебединых крыл и без руля,
И царством кажется мне Аримана
Проклятая Создателем земля.
Когда она появится нежданно
Из полосы вечернего тумана,
В душе моей засветит солнце вдруг,
И спрячется в углу опять испуг.
От юности до старости глубокой
Она вела меня штурвалом глаз.
Я рядом с ней не странник одинокий,
А в мраке адском блещущий алмаз.

Стоят вокруг овального бассейна
Громадным кругом голенькие липы,
В лазури отражаясь тиховейно,
И ветви тянут в небо, как полипы,
Как черные подводные кораллы,
Как кружева на худенькой инфанте.
И краски неба изумрудно­алы,
Как на заре романские аканты.
Гляжу на сочетанье черных веток
И сам тянусь холодными руками,
Как мученик из подземельных клеток,
Тянусь, чтоб побрататься с облаками.
Чем хуже я холодных, зябких липок,
Чтоб не врасти мне в золотое небо?
В душе моей сто тысяч древних скрипок,
И все они поют на дне вертепа.
А сам я так безмолвен, бестелесен,
И весь дрожу, как зимородка трель.
И мир мне, и вселенная уж тесны,
И дух мой ледянистая свирель.

Барочный всадник – черный силуэт
Над мрачной массой городских ворот.
Малиновый студеный льется свет
В чудовищно раскрытый черный рот.
Стекло бассейна – алый холодец,
Где плавают суденышки из пробок,
Оставленные в стужу наконец
Детишками средь жестяных коробок.
Деревья – черный в золоте коралл,
А фонари чернильный эшафот:
Повешенных уже палач убрал,
Заутра лишь другой плотон придет.
Пустынна площадь. Только я один
Перехожу ее, ночная тень,
Мечты и Бога жалкий паладин,
Презревший суетливый, жалкий день.
Как Дон­Кихот, мой черный силуэт
Перерезает неба померанцы,
Но Россинанта подо мною нет,
Как нет оруженосца Санчо Панцы.

Мильярды светолет, мильярды звезд,
И на пылинке звездной я, букашка,
Ползу через космический погост
И песнь пою меж терния, как пташка.
Зачем они, как светлячки в пространстве,
Всё кружатся в неизмеримой бездне?
Зачем я сам на звездное убранство
Гляжу с восторгом, атом бесполезный?
Зачем проходят в муках поколенья
Ничтожных и кровавых муравьев,
Как облаков клубящиеся тени,
И страждет на навозной куче Иов?
И смысл какой в мучительных вопросах,
Когда заведомо ответа нет?
И ни к чему мой страннический посох
И излученный гениями свет.
Вселенная видна и из окошка,
Громадность, безнадежность, рока гнет,
И никакая звездная дорожка
Мятежный дух к Отцу не приведет...
Как пусто всё, как холодно, как жутко,
Как безразличны муравьи друг другу.
Чудовищная эта бездна шутка,
Где место лишь смертельному испугу.
Но как нам жить? Лишь стоя на коленях
Перед лицом возлюбленной своей,
Лишь отражая душу в песнопеньях
И в глубину глядя ее очей.
Бог есть Любовь для наших душ смятенных,
Она преображает весь испуг, –
Вся истина в слияньи уст блаженных,
Магический она в безбрежном круг.