Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Светила – Божии иероглифы,
Но только мудрецам их не прочесть:
Лишь Ангелы читают этих мифов
Таинственно светящуюся весть.

Как сказочные мы несемся грифы,
Покинув рая голубой насест,
Но мы не обошли мистерий рифов,
И рока нас уничтожает месть.

И всё ж когда­нибудь прочесть этрусков
Надеемся мы пламенную вязь:
Нет тайн для праведных поэтов русских,

Презревших жизни пагубную грязь.
Их не удержишь между граней узких,
Они с Всевышним восстановят связь.

Как сонатина детская Моцарта,
Играют заплески на клавесине.
Вокруг географическая карта:
Земля коричневая, берег синий.

Уж кораблей нет резвого штандарта:
Лишь перламутровая рябь в пустыне,
Да свечечки, что без азарта
Горят, как на иконе Божья Сына.

Adagio. Andante после Scherzo.
Всё бисер, жемчуг, сладостные трели,
Всё упоенье для больного сердца,

Всё радость, как бы мы ни постарели,
Как ни зияла бы гробницы дверца:
Веселье масляничной карусели.

Луна, ведомая на казнь весталка,
Покрыта погребальною фатой.
Жрецы бредут, как траурные галки,
За ней немой торжественной гурьбой.

Меж бледных звезд, как черная фиалка
Она в страницах Библии святой,
И несказуемо ее мне жалко,
Плывущую как будто на убой.

Умолкло всё от лунного затмения,
Как перед краем собственной могилы.
Нет больше на волнах вдали свечения,

Лампары рыбаков чадят без силы,
И сам я, пробудясь от сновидения,
Шепчу слова зловещие Сивиллы.

Я одинок, как звезды одиноки,
Кружащиеся в бездне мировой,
Но ты со мной, и не пугают сроки
Меня в пустыне, и гиены вой.
Любовно под руку ведешь меня ты
К трагической небытия развязке,
И вижу я вдали Отца палаты,
И излучаю радужные сказки.
И всё милей изъяны мне природы
И старческие на челе морщины,
И небывалая в душе свобода,
И на устах геройские былины.
В твоих очах священны отраженья
Деталей сокровенных естества,
И драгоценны все мои мгновенья,
Как будто бы я лучик божества.
С тобой никто не нужен мне на свете,
Как будто я последний человек
На выгоревшей от греха планете
Меж вспять потекших на вершины рек.
С тобой под самым деревом познанья
Не вопрошаю я уж о земном:
Ты для меня основа мирозданья,
И я живу осуществленным сном.

Средь шпажных трав и низкорослых ив
Есть островок покинутый в лагуне.
Чуть виден он меж волнами в прилив.
Но там спасались при свирепых гуннах,

Там выстроили храмы среди нив,
Где Богоматерь синяя в трибуне
На фоне золотом, как вещий див,
Стоит на каменной в болоте шкуне.

Теперь там бродят на ходулях цапли,
И кулики гнездятся в камышах,
Теперь там чайки белые, как грабли,

Клювами рыбок скородят в волнах.
И слезы у меня текут по капле:
Я вижу Понт родимый мой в мечтах.

Материя – окаменелый дух,
Уставший от бесплодного блужданья.
Покой небытия ему как пух,
Как передышка в мире от страданья.

Но кончится окамененье вдруг,
И снова начинается созданье,
И пламенеющий в безбрежном круг,
И безнадежное самосознанье.

Материя окаменевший бюст
Отриколийского в земле Зевеса.
Вот­вот из мраморных раздастся уст

Стихийная космическая месса,
И мир не будет безнадежно пуст,
И разорвется синяя завеса!

Никакие мне речи земные
Не волнуют усталую душу,
Я мелодии знаю иные,
Я союза с Творцом не нарушу.

Ни загадки рожденья, ни смерти
Никогда нам умом не постичь.
Мы пыльца ведь в немой душеверти,
Все мы – в мраке ослепнувший сыч.

Я достаточно знаю о небе,
Чтобы мудрость земную презреть
И, об ангельском думая хлебе,
Между звезд лучезарных гореть.

В узенькой уличке,
Временем съеденной,
Стены высокие,
Стены старинные
Башен дворцовыих,
Домиков башенных.
Арки романские,
Глыбы нетесаных
Камней циклоповых.
Львы над воротами,
Столбики под небом.
Сумрачно, призрачно,
Строго, воинственно
Люди настроили
Века сурового.
Солнце ласкает всё
Пальцами жаркими,
Чистое золото:
Где прикасается,
Жизнь начинается
В мертвенных камушках,
Маски трагичные
Вновь ухмыляются.
Пахнет конюшнями,
Пахнет гаражами,
Складами темными,
Сыростью пряною.
Люди как тени все,
Тенью возрощены.
Только с тобою мы
Смотрим как в праздники,
Рады и солнышку,
Рады и призракам
Века железного,
Рады и уличке
Города­крепости.
Глянь, в подворотне той,
В сумраке дворика,
Нимфы с сатирами,
Мшистые, мокрые,
Вновь лобызаются,
В пурпуре призраки
С лестниц спускаются.
Сами, как призраки,
Дышим на ладан мы,
Сами мы в пурпуре
Солнца купаемся.
Солнце меж пальцами,
Словно на мраморе,
Солнце в очах твоих,
Солнце в губах твоих!
Что ж, поцелуемся
В уличке дантовской!
Времени нет уже,
Вечность пришла уже:
Век иль мгновение,
Всё – сновидение.

Ветер воет, как упырь, в камине,
Ветки хлещут воздух с вожделеньем,
В небе нет фиалок и в помине, –
Жизнь проходит жутким сновиденьем.
Под платанами везут кого­то
В раззолоченном автомобиле.
Провожающие чрез болото
Шлепают, закутавшись в мантильи.
Похоронных это день процессий:
Всех моих в такие дни возили
В глине красной зарывать в Одессе, –
Как гондолы, гробики их плыли.
Кто в шкатулке? Скучно думать даже!
Может быть, я сам попал в кокон,
Не заметил бы никто пропажи...
Чуть доносится сквозь дождик звон.
Скучны все концы людских трагедий,
Скучно, ах, как скучно умирать.
Облак ладана, раскаты меди...
Лучше б вовсе не рождала мать!

Пустынен сад. Скамеечки пусты.
Ни деток, ни печальных стариков.
В постельках черных спят еще цветы,
И желтоклювых не видать шпаков.
Затишье жуткое царит в природе
Меж двух циклонов из заморских стран.
Ни облачка на блеклом небосводе,
Но страшных сколько у деревьев ран.
Там повалилась черная свеча,
Там ствол могучий надвое расколот
От крестоносца будто бы меча,
И меж кустов прошел Борея молот.
Но липы обнаженные бодры,
Недалеки ведь чудеса весны:
Для новой изумрудовой игры
Они уже готовиться должны.
А травка – веницейский сочный бархат
Меж урагана неповинных жертв,
Как мантия святого патриарха.
Она упрямо верит, что не мертв
Никто в людьми покинутом саду,
Что воскресение совсем вблизи.
И сам меж листьев желтых я бреду,
Как будто бы я с вечностью в связи.
Довольно солнечного мне луча,
Чтоб в тысячу я первый раз воскрес,
Как каждая на пинии свеча,
Как обнаженный беспорфирный лес.