Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

То не ангел в трубу вострубил —
Бог из тучи Ною говорил:
«Чаша гнева моего до краев полна
На грехи людей, на бесчинства их.
Вот наступит година суровая,
Хлынут с неба ливни безмерные
И омоют от смрадной нечисти
Землю всю они, белый вольный свет».

Начинал тут Ной строить свой ковчег
Из того дерева ливанского.
Ширина того ковчега — сто локтей,
А длина — поболе тысячи.
Собрал туда Ной и птицу и зверей,
Чтобы не исчез их род с земли,
Да не плыл к нему с моря синего
Стратим-лебедь — птица гордая.
У него обычаи — орлиные,
У него утехи — соколиные,
Перья-перышки белеются
Да на зорьке пламенеются.
У него в крыле перьев триста три:
Он взмахнет крылом — будто бор шумит,
Он взмахнет другим — что метель гудит.
Как польют дожди — потекла вода,
Половодья сильней разлилась она,
Затопила все луга-поля,
Все луга-поля, все леса-боры;
Вот уж выше гор подымается,
Птицы в небе стаей кружатся,
Стонут жалобно, от тоски кричат,
Смотрят-ищут, где приют найти.

А по всей земле только волны бьют,
Только волны бьют белой пеною,
И по тем волнам смелый плавает
Стратим-лебедь — птица гордая.
Как взмахнет крылом — будто бор шумит,
Как взмахнет другим — что метель гудит.
И насели тут на лебедя
Птицы малые целой стаею.
Он из силы выбивается,
Только б птицы успокоились.
День он плавает, другой-третий день,
На четвертый стал просить-молить:
«Вы взлетите хоть на времечко,
Выбиваюсь я из последних сил;
Дайте грудью мне, эй, вольней вздохнуть,
Дайте крыльями, эй, сильней взмахнуть!»
Не послушались птицы лебедя,
Потемнело у него в глазах,
Крылья сильные подломилися,
Голова под воду опустилася,—
И пошел на дно моря синего
Стратим-лебедь — птица гордая.

Ото всех теперь потомки есть,
Только нет одних — Стратимовых.

Набегает оно
Вечерами, ночами,
Открывает окно
И шуршит за кустами.

Напевает одну
Стародавнюю сказку
Про любовь и весну
И про девичью ласку.

Сердцу снится краса —
След ноги на песочке,
Золотая коса,
Синеватые очи.

Как забудусь я сном
В синеватые ночи, —
Прилетаешь ты в дом,
Тихо смотришь мне в очи.

Пролетайте вы, дни,
Золотыми огнями,
А умру молодым —
Облетайте цветами…

В том доме, где глаза закрою,
В краю чудесном у синей бухты,
Я не один — книга со мною
Из типографии Мартина Кухты.

Хорошо прозрачной теплой ночью мая
В травах светляков зеленый свет горит.
Хорошо на небе россыпь золотая
Звезд блестящих переливчато дрожит.
В этот час душа широко раскрывает
Крылья белые, помятые житьем,
И, взмахнувши вольно ими, улетает
В царство сказки, всё овеянное сном.

Слушай, Рона, эту сказочку про «гагу»:
Мама просит, чтоб в кровать она легла;
«Гага» маме говорит: «Не лягу», —
Мама «гагу» «амке» отдала.
Если, Роночка, ты встанешь спозаранку
Или если спать не будешь по ночам, —
Позову я к нам большую «амку»,
Этой «амке» Роночку отдам.

В горячем споре возражая беспрестанно,
          У ней я ручку безотчетно взял,
И вдруг, играя ей, нечаянно, нежданно,
                    Но горячо поцеловал.
Я не шептал тогда: «Безумно вас люблю я»
         Иль: «Я теперь про целый мир забыл»,
         Но, чередою пальчики целуя,
                   Я тихо, тихо говорил:
                          «Сорока-ворона
                          Кашку
                          Варила,
                          Деток
                          Кормила;
                          Этому дала,
                          Этому дала,
                          Этому дала,
                          А этому не дала:
                          Ты мал,
                          Глуп,
                          Воды не носил,
                          Дровец не рубил;
                          Тебе кашка
                          На поличке
                          В черепичке.
                          Шух-шух, полетели,
                          На другую ручку сели».
С каким смущеньем я, когда душа очнулась,
          Взглянул, поднять не смея головы,
И вижу — милая тихонько улыбнулась,
          Как, может быть бы, улыбнулись вы.

Что с того, что стих в душе кипит?
Он через холод мысли протекает
И тут лишь твердость формы обретает,
Как воск, что при гаданьи в воду влит.

Поэт всегда обдуманно творит.
В тот миг, когда вал чувства грудь вздымает,
С мерилом ум холодный выступает:
Он взвесит всё, проверит, расчленит.

Таков и ты, чертящий над землею
Ночное небо яркою дугою,
Блестящий, золотистый метеор.
Горишь ты, оплавляешься, несешься,
Весь в искрах огневых, за кругозор,
А в глубине холодным остаешься.

Смех и говор. В пестрой юбке обезьянка
Корчит уж «как баба ходит по воду»,
И гудит «Тоску по родине» шарманка;
Я же к птичке в клетке «счастье» брать иду.
Но с таким стараньем клювом вынимает
Птичка серая мне голубой билет,
Что душа невольно верить ей желает:
«Не обманешь?» — «Нет!»
                                  — «Серьезно, птичка, нет?»

Прочтите с участьем правдивую эту,
           Печальную быль.
Упали горячие, чистые слезы
           На серую пыль.

Сверкали дрожащие чистые слезы,
           Срываясь, катясь.
Но в душной и серой пыли обратились
           В холодную грязь.

Чтоб заживить на сердце раны,
Чтоб освежить усталый ум,
Придите в Вильну к храму Анны,—
Там исчезает горечь дум.
Изломом строгим в небе ясном
Встает, как вырезной, колосс.
О, как легко в порыве страстном
Он башенки свои вознес!
А острия их так высоко,
Так тонко в глубь небес идут,
Что миг один — и, видит око,
Они средь сини ввысь плывут.
Как будто с грубою землею
Простясь, чтоб в небе потонуть,
Храм стройный легкою стопою
В лазури пролагает путь.
Глядишь — и тихнут сердца раны,
Нисходит мир в усталый ум.
Придите в Вильну к храму Анны!
Там исчезает горечь дум.