Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

На Лявоновой рубахе вышиты голубки;
Я за то их вышивала, что целует в губки.

На Семеновой рубахе вышиты листочки;
Я за то их вышивала, что целует в щечки.

На Софроновой рубахе вышиты подковки;
Я за то их вышивала, что целует в бровки.

Ой, пошла наша Скирпуся на базар
Поглядеть, какой повывезли товар:
             То ль ворона, то ль сова,
             То ль Скирпусенька-вдова.
             Продала она коня,
             Сторговала селезня,
Селезнечка хохлатенького,
Молодого да ладненького.
             От покупки от такой
             Извелась она душой:
             Селезнечек умывается,
             Сам глядит да озирается,
             Озирается на улочку,
             Не приметит ли где уточку,
             Селезнечек — Ивашечка,
             Он целуется с Наташечкой.

Быстро шла я… И вспомнить-то жутко:
Жгли у ратуши ведьм городских.
«Глянь, Агата, — вдруг шепчет Марутка,—
Ты встречала красавцев таких?»

Рыцарь ехал задумчив, спокоен,
Золотой колыхался шелом, —
Как Георгий святой, славный воин,
Был он строен и ясен челом.

Не забыть мне той встречи мгновенной…
Ах, когда б еще раз повидать
И коня, и убор драгоценный —
Всю знакомую гордую стать!

День за днем я сижу у оконца,
Нить пряду, проклиная кудель,
И гудит, всё гудит веретенце,
Словно в поле далеком метель.

Ах, зачем, почему омрачила
Я свои молодые года:
Ах, зачем, почему не спросила,
Кто такой он и едет куда!

Лишь узнать бы — фигурку из воска
Милым именем я окрещу,
Выйду в поле и на перекрестке
Я заклятье свое нашепчу.

И сквозь посвист, сквозь бурю ночную,
Под напев придорожных ракит
Я так близко, так близко почую
Набегающий цокот копыт.

Пусть вовек не вернуть мне покоя,
Пусть спасенье свое погублю,
Только знаю — увижу его я
И окажу наконец, как люблю!

Когда полосу огневую
На западе солнце проводит,
Оставивши башню немую,
В свой сад королевна выходит.

Вот шмель прогудел бархатистый,
Вот — мушка, нежней изумруда.
Высоты лазорево-чисты…
Вдруг птичка спорхнула оттуда.

Спорхнула — и звонко запела,
Что есть и весна, и мечтанья,
И жизнь, и любовь без предела,
И первая боль расставанья.

Тоскливо глядит королевна,—
Проснулись мечты молодые…
Король озирается гневно,
И хмурит он брови седые.

Молодые года,
Молодые желанья,
Где там горе-беда?
Только радость свиданья.

Помнишь только красу
И черты дорогие:
Золотую косу
И глаза голубые;

Темный сад-виноград
И под яблоней встречи,
Жгучий, огненный взгляд
И горячие речи.

Будь вся жизнь молода
Вечно светлыми днями!
Пролетайте, года,
Золотыми огнями!

Выхожу во двор пустой и сонный.
Грустно в нем, но радостно мне всё ж.
Как не счесть нам звезд в ночи бездонной,
В сердце светлых мыслей не сочтешь.

Много знал я горечи с тоскою,
Что щемила, мучила и жгла…
Всё прошло, всё утекло водою, —
Молодость осталась, не прошла!

Стужа, мрак… И опять я хвораю,
В сердце мыслей докучных угар.
Заварить бы горячего чаю,
Разогреть бы скорей самовар!

Запоет он и тонко и тихо,
Засияет внизу огоньком,
И развеется темное лихо
Над согретым моим уголком.

Вижу, пора позавидовать бедному Марку.
Юность плывет, и мечты без следа улетели.
Эх, да и кто ж надоумил суровую Парку
Нитку мне прясть из такой незавидной кудели?

Тихо гуденье и пенье ее веретенца,
Тянется, тянется длинная серая нитка,
Тянутся серые дни без просвета, без солнца.
Нет, не дождаться мне счастья, добра и прибытка!

Хоть бы не серую — черную ты выпрядала,
Пусть поднесла бы мне горя — да полную чарку;
Только и горя такого изведал я мало.
Вижу, пора позавидовать бедному Марку.

Непогожий вечер. Хватит, друже, гру́сти!
Чтоб печаль развеять, тихо запеваю:
«Ой, летели гуси да с-под Белой Руси,
Всколыхнули воду тихого Дуная!»

Есть любовь, измена, боль разлуки лютой;
Много испытаний суждено судьбою…
Я пою всё громче про любовь — про чью-то…
Да печали в песне больше уж не скрою.

Мы с тобою вдвоем при огне в тишине,
Свой рисунок на крашенке пишешь ты мне.

Как печальны твои молодые года!
Сколько раз тебя в жизни томила беда!

Что она натворила, лихая, с тобой,
Над душой насмеялась твоей молодой!

Ты рисуешь — взгляни, как безрадостен цвет,
Ни штриха, ни узора здесь яркого нет.

Не старуха ль водила рукою твоей?
Ты года молодые свои пожалей.

Жизнь твоя пролетит, пробежит — не догнать,—
Не забудь же ты красок веселых достать.

Только в сердце тревожном почую
За отчизну любимую страх —
Вспомню Острую Браму святую,
Грозных всадников на скакунах.

В белой пене проносятся кони,
Мчатся, тяжко храпя, во всю прыть…
Стародавней Литовской Погони
Никому не сдержать, не разбить.

В неоглядную даль вы летите,
А за вами, пред вами — года.
И за кем вы в погоню спешите?
Где ваш путь и ведет он куда?

Иль они, Беларусь, понеслися
За сынами родимой земли,
Что отвергли тебя, отреклися,
Отреклися и в плен увели?

Бейте в сердце их, бейте мечами,
Чтоб вовек им чужими не стать!
Пусть узнают, как сердце ночами
Изнывает за родину-мать…

Мать-отчизна! В лихую годину
Не уймется щемящая боль…
Ты прости, ты прими к себе сына!
За тебя умереть мне позволь!..

В даль летят и летят эти кони,
Звонкой сбруей гремя, во всю прыть…
Стародавней Литовской Погони
Никому не сдержать, не разбить…

То не ангел в трубу вострубил —
Бог из тучи Ною говорил:
«Чаша гнева моего до краев полна
На грехи людей, на бесчинства их.
Вот наступит година суровая,
Хлынут с неба ливни безмерные
И омоют от смрадной нечисти
Землю всю они, белый вольный свет».

Начинал тут Ной строить свой ковчег
Из того дерева ливанского.
Ширина того ковчега — сто локтей,
А длина — поболе тысячи.
Собрал туда Ной и птицу и зверей,
Чтобы не исчез их род с земли,
Да не плыл к нему с моря синего
Стратим-лебедь — птица гордая.
У него обычаи — орлиные,
У него утехи — соколиные,
Перья-перышки белеются
Да на зорьке пламенеются.
У него в крыле перьев триста три:
Он взмахнет крылом — будто бор шумит,
Он взмахнет другим — что метель гудит.
Как польют дожди — потекла вода,
Половодья сильней разлилась она,
Затопила все луга-поля,
Все луга-поля, все леса-боры;
Вот уж выше гор подымается,
Птицы в небе стаей кружатся,
Стонут жалобно, от тоски кричат,
Смотрят-ищут, где приют найти.

А по всей земле только волны бьют,
Только волны бьют белой пеною,
И по тем волнам смелый плавает
Стратим-лебедь — птица гордая.
Как взмахнет крылом — будто бор шумит,
Как взмахнет другим — что метель гудит.
И насели тут на лебедя
Птицы малые целой стаею.
Он из силы выбивается,
Только б птицы успокоились.
День он плавает, другой-третий день,
На четвертый стал просить-молить:
«Вы взлетите хоть на времечко,
Выбиваюсь я из последних сил;
Дайте грудью мне, эй, вольней вздохнуть,
Дайте крыльями, эй, сильней взмахнуть!»
Не послушались птицы лебедя,
Потемнело у него в глазах,
Крылья сильные подломилися,
Голова под воду опустилася,—
И пошел на дно моря синего
Стратим-лебедь — птица гордая.

Ото всех теперь потомки есть,
Только нет одних — Стратимовых.