Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Ах, как распелась
Синеглазая пташка
В муках любовных.
Стихни, пташечка, стихни,
Чтоб не томилася я.

Милая, вспомни:
Веяло теплой весной,
И вишни цвели.
Как-то ветку качнул я, —
Белый цвет осыпал нас.

Дивно-нежные,
Ярко-красные, желтые,
Синеватые
Листочки осенние
Кроют шелком пути.

Всё уходит,
И следу нет в помине,
Как серый пепел
От костра погасшего,
Развеянный ветрами.

Я всё забыл на свете и знаю лишь одно:
Зюлейка молодая — что старое вино.
И я упился ею, — теперь вином упьюся…
Посмотрим, что сильнее: Зюлейка иль оно?

Прозрачным покрывалом закрыла лик она.
Она — как полный месяц, как в облаках луна.
Проглянь, мой месяц милый, взгляни мне ясно в очи,
Чтобы печаль на сердце не так была сильна.

Аня, Анечка,
Моя елочка зеленая!
То ли вихри тебя подломили,
То ли громы сразили?

Ты лежишь — не шелохнешься,—
Глазки ясные закрылися,
Губы бледные сомкнулися.

Только что ж мы, люди милые,
Загрустили все?
Боль не мучает грудь,
И тебе довелося заснуть.

Ленту сине-голубую
Я в тебя вплету, коса!
У того, кого люблю я, —
Голубые пояса.
Может, милый догадается,
Почему она вплетается,
И со мною не расстанется.

А в местечке Терестечке толков не счесть,
Толков не счесть — все слушают весть:
Что сыскали нынче Янко-стрельца
Средь зеленого ельничка,
Да у камня у белого,
Во мху темном, меж брусникою.
Вся головушка разбитая,
Алой кровушкой омытая.
Гей, над ним лишь сосна шумит,
Смутно шепчет, приговаривает:
«Не гонялся бы ты, Яне, за куницами,
Пуще этого — за теми молодицами!»

Поздно; надо домой собираться,
Злым часам полюбилось спешить…
Ах, когда б ты могла догадаться,
Как не хочется мне уходить!

Там, за дверью, — ни ветра, ни бури,
Там одно — одиночество, грусть;
И, как прежде, печальный, понурый,
Я к углу своему потащусь.

Мысли нудные вновь закружатся,
Сердце станет по-прежнему ныть…
Ах, когда б ты могла догадаться,
Как не хочется мне уходить!

Звездочка, ты не погаснешь, ясная,
Ты еще родной осветишь край…
Беларусь, невольница бессчастная,
Встань и на свободный путь вступай…

Беларусь, твой народ повстречается
С ярким солнцем встающего дня.
Посмотри, как восток разгорается,
Сколько в тучках далеких огня!..

Расскажи мне, мужик,
Как к нужде ты привык?
Ступишь ты на порог —
Всюду плесень да мох.
Всё богатство твое —
Лишь бурьян да гнилье.

Беларусь, Беларусь!
Огнем имя твое мне горит
И с песнею матери вольно несется,
Страшным огнем в разговоре стоит,
В гневе громом мне в грудь отдается.

Как невеста в семье трудовой,
Ты приданого не накопила,
Все богатства души огневой
Сестрам гордым своим подарила.

Всё проходит — и радость, и муки,
Только образ запомнится твой:
Брови темные, узкие руки
И головки пробор золотой.

А челом, челом, мои гостюшки,
Собирайтеся на беседушку,
На беседушку в хату новую,
В хату новую — сосновую,
Да за столики точеные,
Да за скатерти беленые,
Ой, беленые-самотканые
И узоры вышиванные;
Вышивала их я в семь шелков,
Вышивала коршуновый суд.
Он суд дает — пересуд берет,
С больших птиц он брал хоть по перышку,
А с меньших — так и целый хвост.
Приходил тут мужик-воробей,
Он синицу-тещу в суд ведет
В ноги коршуну поклоны бьет.
Не промолвил он своей жалобы,
Да как начался и треск и стук.
Как вспорхнули все, испугалися,
Разлетелись, кто куда сумел.
Галка только задержалася,
Да потом куда-то девалася, —
И узоров не осталося.
Но красна беседа не узорами
И не скатертью свежезастланной,
А хорошею речью ласковой.

Как пришла я на ток молотить,
Думу вздумав, застоялася
И нежданно рассмеялася.
Даже стыдно на домашних взглянуть:
Не почуяли ль, трясучка на них,
Отчего мое личико смеется,
Отчего мое сердечко бьется.

Хоть и звездочка — да не вечерняя,
И любимая — да не верная.
Полюбила, словно яхонт подарила.
Яхонт-камень — сердцу он на гореваньице,
Мне с любовью расставаньице.

Ах, Лявониха, Лявониха моя!
Вспомяну тебя хорошим словом я, —
Черный пух твоих изогнутых бровей,
Очи яркие — найди их веселей!
Вспомяну твою походочку и стать,
Вспомяну, как ты умела целовать.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
Ты певала голосистей соловья.
В пляске первым отбивал твой каблучок
И «метелицу», и «юрку», и «бычок».
Рожь ли жала, не жалея своих сил,
Там Лявон твой восхищенья не таил!
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
У бедовой полдеревни кумовья.
Знала ты, как пригласить и угостить,
И уважить, и в тоске развеселить.
Знала к месту слово доброе сказать,
А минутой — к сердцу накрепко прижать.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!
Дай же бог тебе счастливого житья.
Дай на свете белом радостно прожить,
Всех вокруг как веселила — веселить,
Чтоб не раз тебя с отрадой вспомнил я.
Ой, Лявониха, Лявониха моя!

На Лявоновой рубахе вышиты голубки;
Я за то их вышивала, что целует в губки.

На Семеновой рубахе вышиты листочки;
Я за то их вышивала, что целует в щечки.

На Софроновой рубахе вышиты подковки;
Я за то их вышивала, что целует в бровки.