Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Твой голос — рыданье без слов,
Молитвы крутая боль,
Мелодия белых цветов,
Дыхание утренних зорь…

Твой голос — жестокий укор —
И сердце болит сильней…
Твой голос — надгробный аккорд
Разбитой жизни моей…

Вы представляете, как гаснут волны,
Закутанные в тихий плач полей?
В долину мирно сходит сумрак томный,

На смену свету розовых лучей,
Спешащему на запад, где за лесом
Закат горит в густой тени ветвей…

Давно уснуло солнце за навесом
Сползавших туч по склонам синих гор —
И ночь вошла великим геркулесом…

Но кое-где ласкали звезды взор,
И падал свет спокойствия на души —
Манил к себе невидимый простор…

В тиши слепой не уловили уши
Шагов идущего с любовью сна.
Лишь посвист ветерка покой нарушил…

Волнение, что ж — осень не весна.
Дыхание зимы — острей, чем гвозди.
Короны гор укрыла белизна.

Слова беспамятства блестят, как звезды,
Молитвами — без звуков и без слов,
А с неба падают уж снега грозди.

А там гуляла журавлей любовь,
Которые тогда над нами плыли.
Но прошлое не возвратится вновь…

А впрочем, в моем сердце не остыли
Бушующие волны прежних дней.
Они пока еще слышны и милы,
Как песня улетевших журавлей…

Спешу в мечтах к тебе я под тихий плач березы,
Страдаю одиноко во тьме беззвездной ночи,
Никто не замечает невидимые слезы —
Я тайны доверяю лишь стуже зимней ночи.

Часами в снах лелею твои глаза и губы.
О! как мила их сладость в тиши глубокой ночи!
О! как, моя родная, твои касанья любы!
Про это знает только лишь стужа черной ночи.

Я вижу, как сейчас, веселый шумный зал
И слышу голоса и нежный шелест шелка.
Под ярким светом ламп с тобой я танцевал,
И мы, кружась, тогда болтали без умолка.

Та музыка звучит во мне и по сей час…
Все помню, все храню и лишь одно жалею:
Что дрожь руки твоей, огонь счастливых глаз
Не смел прервать словами: «Будь, о будь моею!»

Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою,
И не делить нам больше счастье звездной ночи.
А впрочем, только я свое признанье скрою,
Что за тобою следом ходят мои очи…

Как тайных бубенцов серебряные звуки,
Мне не поймать твой робкий стан рукою,
Не высветить тебе мои святые муки.
Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою.

Когда в полутьме смерть крылья расправит
И дом мой заполнят длинные тени,
Ты приходи, взгляд твой горе расплавит
И сердце взволнует благом весенним.

Розы украсят божественным чудом
Волосы — солнцу подобной дугою.
В милых глазах, за розовым гудом,
Песня дрожит серебристой росою.

Ты осторожно и молча присядешь,
Скромно уронишь в меня свои очи.
Белым цветком на груди запылаешь —
Пока не погаснут лунные ночи.

Вновь позовешь в сладкий сон озаренья
Солнцу навстречу, под золото неба…
Откуда же эта грусть у прозренья,
Грусть, будто шорох, что ветер доносит
Синью вечерней от сонного моря…

И снова на струны — покрыты ржою —
Кладу потихоньку белые руки.
И слышу песню…

Люблю я тебя. Живу лишь тобою.
В тебе говорит печаль вековая,
В тебе говорит свет зорь над горою,
Багровым закатом, как кровью, пылая.

Люблю я тебя, как шепот природы,
Как дали степей, покрытых снегами,
Люблю я тебя, как час непогоды,
Люблю я тебя!..

 ………………………

И все ж, когда смерть крылья расправит
И дом мой заполнят мрачные тени,
Ты приходи, взгляд твой горе расплавит
И сердце взволнует благом весенним.

Ты осторожно и молча присядешь,
С печальной усмешкой посмотришь в очи.
Белым цветком на груди запылаешь —
Пока не погаснут лунные ночи…

Свободы тень — мечта моей печали,
Крик сердца — тихо в комнату вошла
И, где лежала безнадежность дали,
Все алыми цветами убрала.

Понурая — свет с солнечной игрою,
Что тонет в мгле осенней серебром —
Ушла… И панихидною тоскою
Лихая доля стонет о былом.

Бродит по темной казарме вечер,
Неслышно ступает, трется о стены.
От фонаря, что качает ветер,
Бегают длинные нервные тени.

А в уголке — солдаты у печки.
Ведут беседу — предвестницу грома,
Гневный огонь их ярче свечки,
О письмах, что не приходят из дома,

О близких своих (томятся в неволе),
О том, как ночами мучают раны,
О тех, недавно зарытых в поле,
Про милый Чертков, Бугач, Бережани.

Далеко, но не в сказке,
Где травы зло растут,
В дикой прибрежной ряске
Дремлет забытый пруд.

Запахом сгнившей тины
Пахнет его вода.
Месяц в дремотной сини
Плавает иногда.

Когда же в день весенний
Гаснут зори в волнах,
Встают убитых тени,
Кресты держа в руках.

Пришла, села за стол
Боль моя, хмуря бровь.
Сказала, как же, мол,
Ты оставил свой кров.

Ответил: был пожар,
Дотла сгорел мой дом.
Жестоких смерчей жар
Сжигал тучи огнем.

От этой беды там
Осталось восемь хат.
Страшно! Я видел сам,
Как погиб родной брат.

Сказала боль:
Постой!
Ткешь наивный ответ.
Кто бросил край родной,
Тому и веры нет!

Иван без рода, Иван без племени,
Скажи, как прожил век, где был и что видал?
В снегах студеных и в жаркой зелени —
Как раб работал ты, а славу кто забрал?

На сербских зорях потерял ты силы,
А на волынской глине нажил себе горб.
В родном Подолье брошены в могилы
Все твои родичи — твоя любовь и скорбь.

Стоят устало, седы от времени,
Твои свидетели: березы, тополя.
Иван без рода, Иван без племени,
Как раб работал ты, а слава где твоя?

Отец в петле погиб — не вынес доли.
А ты, скажи, за что страдал: für Kaiser… Land?[22]
Вам дали всем одни могилы в поле
И надпись красочною: «Name unbekannt»[23]

На сцене умер Гриц… Ходил по залу страх.
Казалось, и моя душа упала ниц.
И щеки, и глаза — в сочувственных слезах.
Немая тишина… Лежал на сцене Гриц.

Я в свете фонарей увидел муки рук,
На бледноте лица дрожала тень ресниц.
Он не был мне знаком: он мне ни сват, ни друг.
Я на игру смотрел, как умирал наш Гриц.

Его мне стало жаль. Да и себя мне жаль:
Когда я упаду у пропасти своей,
Не будет ни хлопков, ни безутешных слез.

Вдруг увидал тебя — ты поправляла шаль,
Твой смелый взгляд блеснул под чернотой бровей…
О, боже! Пусть ее хоть прослезит мороз!

Сон безголосый, онемелый,
Вошел в поношенной рубахе
И тенью серой в тихом страхе
Метался в запахе камелий.

Свет падал на девичьи щеки,
Болезненным румянцем тая.
Мечты дрожали, повторяя,
Печальный бой часов жестоких.

С кроватью рядом в белом платье
Присела смерть в игривой позе,
На гребне весело играя.

Все о любви и все о счастье —
О том венке, что на морозе
Из душ людских сплетен для рая.