Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Кругом, как в зимней келье сердца,
Безлюдьем дышит пустота.
Ни слова молвить, ни согреться —
Стою часовней без креста.

Где храм звенел — развалин груды.
Повсюду заросли и вонь.
Иконы растащили люди,
В лампадах не горит огонь.

И боль в глазах от этой дали.
Ищу, с кем душу отвести.
Все серо. Небо в душной хмари.
Вой ветра — скорбный стон в груди.

Как мне дойти до края поля,
Вдохнуть зеленой красоты
И, позабыв недугов боли,
Взглянуть на темные кресты.

Услышать реквием трембиты —
Хранительницу доли гор,
И над могилами забытых
Луною высветить простор.

Пить терпкий плач влюбленным ухом,
Прижать к груди зарю сильней
И крепнуть мужеством и духом
Земли родимой, как Антей.

Чтоб превозмочь невзгоды смело,
Тревоги, грозы пережить,
Чтоб из глаз Каина сумел я
Слез покаяния добыть.

Прийти, обнять родного брата,
Освободить себя от пут,
Собрать все муки, все проклятья
И отнести на Божий суд.

Поразметали бури, громы
Нас по дорогам разных стран.
Тоскливо окнами хоромы
Глядят, как буйствует бурьян.
            Гей! Гей!

Никто не знает, сколько боли
В сердцах усталых проросло.
Да, потрепало наши доли,
А счастье в сны лишь занесло.
            Гей! Гей!

К забору не падем под небом,
Глотая пьяную печаль.
Кидают богачи нам с хлебом
Насмешки, брань… О, как их жаль!
            Гей! Гей!

Года мы носим за плечами
В мешках и продолжаем жить.
Нет, мы не сделались рабами —
И вольными не смеем быть.
            Гей! Гей!

Уши опустивши, смиренно хвост поджав,
Ко всем мы ластимся при встречах на дороге,
Юлим мы перед теми, кто: тю, тю! — сказав,—
Даже тогда, когда нас обругают строго.

Храним и день и ночь хозяйское добро,
Облаиваем всех, кто подойдет поближе.
Лелеем рабское пятно, как гусь перо.
Нас крутит жизнь в кольцо, сгибает ниже, ниже.

Мы, как собаки, рады кости панских ласк.
Скулим порой, что жизни путь у нас не близкий.
Но снимут с кола плеть — и в теле дрожи пляс,
Покорны вновь, как псы, и кланяемся низко.

Бывает, снятся нам весенние поля,
Но с поводка нас почему-то не спускают.
Мы и не против, нет… Мы лишь глядим, моля:
За что же люди нас медведями считают?

Кричите вы, что в песенном моем надрыве
Нет жизни, есть лишь плесенная гниль гробов.
Что на своей постылой, чуждой людям лире
Я воспеваю только стон и плач рабов.

Но я — сын времени. Боль моего народа,
Скорбь гневная его и дум усталых гуд
Звучат в моей душе сильнее год от года,
И песнь моя — их справедливый суд.

И я клянусь, покуда сердце бьется, буду
Не только в ожиданьях розовых мечтать —
Нет, нет! — я честным словом праведным повсюду
В бой за святое дело не устану звать.

И не учите вы, что петь мне подобает
И с кем я должен продолжать свой трудный путь.
Кругом кромешный мрак. Но сердце точно знает.
С кем надлежит мне быть…
                Гнев — разрывает грудь!

Вы видели тот край, где царствует неволя?
Окутала народ обманом слепота.
Под крышей хилых изб ютится злая доля
И бьется крик людской: куда идти, куда?
Вы знаете ли этот забытый миром край?

Вы видели тот край, где смех и голос скорби,
Безумствуя, в слезах танцует на гробах,
Где свет — являет грех, народ бесчестьем горбит,
Где отчуждение, страх застыли на губах?
Вы знаете ли этот забытый богом край?

Вы видели тот край, где в облаках годами
Украдкой ходит солнце на тоненьких лучах,
Где зависти толпа пророков бьет камнями
И, буйствуя, богов ниспровергает в прах?
Вы знаете ли этот покрытый смрадом край?

Вы видели тот край, где ненависть в почете,
Где все живут в грязи, друг к другу охладев,
Где блеска красоты вы просто не найдете,
Где к милосердью клич встречает дикий гнев?
Вы знаете ли этот пропащий, бедный край?

Вы видели тот край, где водопадом тризна
Шумит, простой народ дурит страшней вина,
Где возмущенья взрыв — лишь белой пены риза?
Вы знаете, где эта треклятая страна?
О, это же моя забитая Отчизна!

Зал в свете канделябр. Все в пестроте цветов.
Тараса на руках сквозь зал несут из ложи.
Под ним сиянье лиц и море голосов.
Лихое декольте и строгий фрак… О, Боже!

Пришли Шопен и Григ. Здороваются с ним.
Сей праздник здесь собрал любимчиков салонов.
Стоит он между них, счастливым и немым,
Но мысленно он там — средь публики балконов.

Приветствует его оркестр и народ.
Тарас — в кругу великих украинских сынов!
Глядит на все шутя, кривит улыбкой рот:
«О, как же очутился я средь таких панов?»

А вдруг бы правда ты пришел сюда, поэт!
Ты всех любимей нам — но это лишь сладкий сон,
К тебе не подбежит задиристый эстет
И не поправит фрака, не скажет в нос: «Pardon».

Их поразил бы всех твой старенький кожух,
Вид грубоватых рук, мужицкие манеры.
Они враз закричали б: ты — вредней холеры!
И вновь загнали б в гроб… Им надобен — твой дух!

За столом зеленым с пьяной страстью
Шумит никчёмный нервный разговор.
Вы, беззаботно веря в свое счастье,
Снимая с душ забот ненужный вздор,
Играете над тихою рекой.
А люди стонут скорбью вековой.

В дрожащих пальцах тайный веер страсти —
Горят глаза, в сердцах бунтует кровь,
Принять готовые и карт напасти,
И боль судьбы — сулящую любовь.
Пас!.. Взятка!.. И — споткнулись, и — ушиблись.
Ничего не сделаешь — ошиблись.

И так — идет азартная забава,
Надеждой глупой полнится игра.
Здесь равнодушие живет без права,
Здесь завтра будет так же, как вчера.
Хотя земля уходит из-под ног —
Вновь карты, ставки… Помоги вам бог.

Смотрю на них: как загребущи руки,
Зуд алчности на бледноте лица.
В глазах дрожит невысказанность муки
Под маскою застывшего свинца.
Не знаю, плакать, что ли, мне сейчас
Иль жечь коленым словом этот класс.

Если б слышал я смех, что кинжала острей,
Что сердца режет холодом стали —
Я смеялся бы так, как сто тысяч чертей,
Чтобы вы о покое не знали.
А потом я скрутил бы увесистый кнут
И, чтоб кровью вы враз прослезились,
Отстегал бы вас всех, отстегал бы вас тут,
Чтобы вы и любви научились.

Если б видел я плач, что сердца леденит.
Как аккорды могучей сонаты,
Я ревел бы, как море, что скалы дробит.
Безутешней, чем малый дитяти.
И всю грусть, что за жизнь накопилась во мне,
Я собрал бы, как строчки канцоны,
И орал бы пророком, чтоб вас и во сне
Била дрожь надмогильного звона.

Если б знал я лицо, что поможет забыть
Все душевные боли и муки,
Поспешил бы я крест забытья положить,
Протянуть для согласия руки.
И простил бы вас всех, безрассудных слепцов,
Кто о голоде в церкви лишь судит;
И в бездонность души гнев запрятать готов
Со словами: «Опомнитесь, люди!»