Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Овальный глаз среди угрюмых кедров,
Похожих на зловещих ведьм Макбета.
Нимфеи белые в лазурных недрах,
Где рыбок золотых немая Лета.

Сюда не прибежит искать Деметра
Потерянную дочь вдали от света.
Тут кедры страшны под напором ветра,
И для трагедии картина эта.

Но я люблю ее в часы заката,
Когда в ресницах черных глаз горит,
Когда как будто к жизни нет возврата,

И убиенные тела харит
Лежат меж грудами лесного злата,
И молится меж мертвых эремит.

Солнце встало, радостный художник,
Озаряющий юдольный мир.
Засиял на тропке подорожник,
Словно гордый сказочный эмир.

Чрез решетку выглянул острожник,
Улыбаясь, как лесной сатир,
Позабыв, что старый он безбожник,
И запел под звук незримых лир.

Перед солнцем все мы, словно парсы,
Преклоняемся, как перед Богом,
Забывая яви пошлой фарсы.

Даже в пне рождается убогом
Новый отпрыск, как цветной интарсий,
Перед смерти роковым порогом.

Золотая вышивка чинаров
На сиреневом холсте тумана.
Тени облачных вверху гусляров,
Да метелки сизые дурмана.

Люди, словно робкая отара,
Жмутся подле посоха чабана:
Всё как из полночного кошмара,
Слишком поздно, или слишком рано.

Сам я слишком поздний, слишком ранний,
На земле мне нет давно уж места.
Грай я слышу над собою враний,

И брожение людского теста...
Мир не создан для моих мечтаний,
Для Поэзии, моей Невесты!

Вечер опускает покрывало
Из прозрачного на мир виссона.
Фонари горят сквозь флер устало,
Как алмазная в крови корона.

Я гляжу в окно большого зала,
Где поет arioso примадонна:
Мне теперь колоратуры мало,
Мало царского в пустыне трона.

Я гляжу в туман на пряжу сучьев,
Фантастически сплетенных в терний,
Мне в тумане колыхаться лучше,

Как трезвон колышется вечерний,
Отраженный в распыленной туче,
Колыхаться, как звезда в цистерне.

Атомный город в мраке под землей.
Как лабиринт таинственный Миноса,
Удушенный космической волной,
Где некому уже задать вопроса.

Бегу, бегу с мигающей свечой...
Нигде пышней не видел я покоса:
Зрачков потухших в сумраке покой,
Развеянные по болоту косы.

Бегу, бегу без нити Ариадны,
Не находя ни окон, ни дверей...
От ужаса глаза мои громадны,

Как пасти хаотичных галерей...
Спаси меня, мой Ангел благодатный,
Проснуться дай за гробом поскорей!

Нет у меня ни крыльев, ни корней,
Чтоб улететь или укорениться,
И я брожу меж обгорелых пней,
Как раненая на болоте птица.

Нет у меня ни вороных коней,
Ни гиппогрифа, чтобы в небо взвиться,
Ведь на пороге я юдольных дней,
И близится небытия криница.

Подай мне руку, милая жена,
И поведи как бедного Эдипа
Через туман, где родина видна:

Благоухают старые там липы,
И сосен круг я вижу из окна,
И слышу звуки мачтового скрипа...

Под крышкой гроба восковая маска
Непризнанного суетой поэта.
Окончилась бессмысленная сказка,
Увозит труп больничная карета.

Но дух его, лишь кончилась развязка,
Ушел, как луч немеркнущего света,
Через рубеж, где отческая ласка
Его приемлет снова Параклета.

Страна поэта за пределом мира,
Где нет совсем обугленных планет,
Где нет круженья пьяного сатира,

Где ни рождения, ни смерти нет,
Где никогда не умолкает лира,
Где Божий сын любимый ты, поэт!

Всю жизнь меня томил безумный страх,
Страх перед жизнью и самим собой,
Страх в море разъяренном и в горах,
Страх перед неба бездной голубой.

Теперь, когда я уж почти что прах,
Он превратился в ужас пред Судьбой,
Как будто в змей шипящих я узлах,
Иль мученик, ведомый на убой.

Я падшим Ангелом по временам
Считал себя, но я лишь жалкий червь,
Ползущий по распаханным полям,

Гнилая я на ветхой мачте вервь.
И осудил себя давно я сам,
Открыв ланцетом дрыгающий нерв.

На корабле без мачт и без ветрил
В космическом крылим мы океане,
Зарытые в гниющей яви ил
И суетным томимые познаньем.

Вокруг гирлянды пламенных светил
И Саваофа мерное дыханье,
А мы сражаемся среди могил
За муравьиное преобладанье.

Корабль наш как обугленный орешек,
И солнечный его сожжет фонтан,
Как самую ничтожную из пешек,

И даже гениальный капитан,
Мессия сам, горящих головешек
Не соберет космических тартан.

Каждый день сгорают звезды в мире,
Тысячи сверкающих цветов,
Гибнут храмы, дивные псалтыри,
Мириады злобных муравьев.

С безразличьем старого сатира
Мыслю я о сумерках миров.
И рокочет неустанно лира,
И ручей струится новых слов.

Эти розы алые в бокале
Мне дороже гибнущих земель:
К звездной я окаменел печали,

И пастушеская мне свирель,
И сирен бушующих кимвалы
Ближе, чем созвездий карусель.

Бог в темноте, где нету ничего,
Ни звезд, ни времени, ни буйных сил.
В кромешном мраке вовсе не мертво:
Там корни, родники и прах могил.

И если ты отвергнешь естество
И самого себя, как смрадный ил,
Как на поле червивое стерво,
Ты удостоишься орлиных крыл.

Бог явится, когда ты будешь чист,
Как снег на недоступной высоте,
Как на березе серебристый лист,

Когда ты будешь воплощен в мечте
И верить, как Иоанн Евангелист,
Что Истина распята на кресте.
1952

Горят, как летней ночью на болоте,
В душе у нас священные огни.
Мечтая о таинственном кивоте,
В безбрежности живем мы искони.

Освобожденья жаждем мы от яви,
Что каждодневно унижает нас,
Чтоб веер разворачивался павий
За нами с тысячами зорких глаз.

В каком бы ни были мы униженьи,
Мы к звездам поднимаем тусклый взор,
И кончится божественным виденьем
Мучительный для нас земной позор.

На сером небе сизый дым
          Струится фимиамом,
И я, как снежный серафим,
          Кружусь над мертвым храмом.
Кизячный дорог аромат
          Покойной мне отчизны,
Что родился из смрадных хат,
          Когда справляли тризну.
Полезный виден всюду след
          Меж голубых сугробов,
И множество умолкло бед
          В степи родной утробе.
Я сам когда­то там искал
          Любви и правды в Боге,
Но все надежды растерял
          На столбовой дороге.
И этот лишь кизячный дым,
          Что над пустыней снежной зрим,
На мерзлой дорог мне земле,
          Когда я рею на крыле:
Он из исподней вертикаль
          В бессмертную вселенной даль.