Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Зыбятся корибанты естества:
Листочки клейкие, струя фонтана
И розовые свечки у каштана...
Ласкающие руки Божества

Коснулись глаз моих, и голова
Кружится, будто бы несет тартана
Меня по синим безднам океана,
И под килем колышется волна.

Как серый занавес на древней сцене,
Раскрылось небо – и крылатый хор
Архангелов склонился на колени...

В звездистой бездне высится собор
С гробницами ушедших поколений –
И насладился ненасытный взор.

Бог ближе звезд, Бог ближе облаков,
Как воздух Он меня объемлет,
И ласково и милосердно внемлет,
Когда слагаю лабиринт я слов.

Он голос мой, когда я так суров,
Что осуждаю форумы и кремли
И все воюющие в мире земли,
Где проливается безвинных кровь.

Он в совести моей магнитной стрелке,
Что дух выводит ввысь из тупика,
Он в каждой радостной моей проделке,

И творческая у Него рука:
Он с чайками пускается в горелки,
Он со стеблем колышется цветка.

Сегодня осиянный вешний день.
Свинец расплавился. Иссякли слезы.
В нору сокрылась гробовая тень.
Все в изумрудах веточки березы.

В сережках ивы, в гроздочках сирень.
Фонтаном золотым стоят мимозы.
И наконец уж выползти не лень,
И полетать, как прыткие стрекозы.

И Бог проснулся вдруг в моей душе,
Почуяв снова творческие силы,
Как Пан Великий в спящем камыше,

Хоть люди погребли Его в могиле.
И Он живет со мною в шалаше,
Сверкая, как понтийские бериллы.

Исчезновение с потухшей сцены
Для смертных величайшее из благ:
И пьесы все уж потеряли цену,
И режиссер – непримиримый враг.

Нет ни одной уж новой перемены,
Все показал кулисы Вечный Маг:
Всё те же звездные повсюду стены,
Всё тот же кладбища сырой овраг.

Вот Дева­Смерть уж вышла Эпилогом
И всем к устам забвения фиал
Подносит нежно: – Отходите с Богом,

Актеры старые, ваш карнавал
Окончился давно в краю убогом.
Забвенья час трагический настал!

Цветет сирень. Листочки липы клейки.
Всё небо пышный голубой цветок.
Касатки вензелят вокруг келейки.
Бурлит на белых камушках поток.

Всё от весны, всемирной чародейки,
Уж выставило свеженький росток.
Все изумрудные подняли шейки,
Все к солнцу тянут пестрый лепесток.

Я сам, бальзамированный как Лазарь,
Обмотки отряхаю от червей,
Я сам в зеленый выбрался алказар

И слушаю, как трелит соловей,
И забываю в творческом экстазе,
Что я давно отпетый муравей.

Я жадно пел, как жаворонок жаркий,
Взвивающийся к солнцу в летний день
И пишущий крылами в небе арки.
Но не бросающий на землю тень.

Я жутко жил, как жалостные Парки,
Прядущие судьбы печальной сень,
Хоть под окном моим, как у Петрарки,
Цвели жасмин и белая сирень.

Я центробежно уходил от жизни
В обитель белодланных нереид,
Где не могли всползти на темя слизни.

И пламенем горел, как прометид,
Но не светил для мертвых я на тризне,
Не снес огня в бесформенный Аид.

Безлунна ночь. Лишь отраженья звезд,
Как светлячки, в безбрежности видны.
Фрегат, чернильный вечности форпост,
Кошмарные скрипя предвидит сны.

Морская грудь – колышущийся мост,
Но пропасти под ним мне не страшны.
Вселенная – космический погост,
В котором все исчезнуть мы должны.

Зеленые из волн подъяты руки,
Зовущие в подводный лес на дно,
Где все навек окончились бы муки,

Как белые в степи зовут давно
Для прекращенья тягостной разлуки:
И те, и эти мне милы равно.

Исчезли ласточки. Исчезли мыши
Летучие. Исчезла мошкара.
На стеклах дождь. Сырые всюду крыши,
Как будто бы похоронили Ра.

И сам я истукан церковный в нише,
Или на дубе мшистая кора,
И незачем мне устремляться выше
Вороньего в развалинах кра­кра!

Всё развалилось, всё покрылось цвелью,
Условной стала даже красота.
Жизнь не щадит ни эремита кельи,

Ни преклонившихся у ног Христа.
Ни слов не опьяниться больше хмелем,
Ни самым миром, что лишь суета!

Цвети, как ландыши, как незабудки,
Гляди на отражение свое:
Всё остальное преисподней шутки,
Лонгиново меж ребрами копье.

Живи свой миг, сосчитаны минуты,
Святое создавай себе житье,
Хоть чашу поднесут тебе цикуты:
Ведь не от мира царствие твое.

Ты отраженный атом божества,
Первооснова всей духовной жизни,
Ты мыслящая над ручьем трава,

Хоть и ползут серебряные слизни
По стеблю твоему, и синева
Непостижима для тебя, как ближний!

Высокие готические своды.
Из глаз вершинных ониксовый свет.
Всё в полумраке. Не текут уж годы.
И яви самой будто бы уж нет.

Как светлячки в капеллах хороводы
Свечей душистых, золотой спинет.
Авемарийное жужжанье. Воды
Журчащие. Молитвенный сонет.

Душа, как белый мотылек, как ладан
Струистый, взносится под купол самый,
И будто бы опять урок ей задан:

Связать миры алмазными лучами
И примириться с преисподним адом,
Не слушая Змеи, как при Адаме.

Чу! Кто­то заколачивает гвозди
Мне в крышку, словно я уже в гробу...
Вверху сверкают золотые грозди,
И гнить в земли не хочется зобу.

Не истязуйте старческие кости
С надутым брюхом как у марабу!
Непрошенные вы в келейке гости,
Хоть венчик у меня уже на лбу.

Да, новая пришла метаморфоза,
Освободиться должен мотылек
От жгучего объятия мороза:

Душистый ждет на острове цветок...
Лечу к тебе, пурпуровая Роза,
Уже червей осыпался моток!

Моей страны на старых картах нет,
Она еще в фантазии поэта,
Ее не создал в мире Параклет,
Но плыть за ней на край возможно света.

Построй себе стопарусный корвет
И оснасти в созвучия сонета,
Плыви хоть тысячи по ветру лет:
Всплывет, всплывет из волн твоя Винета.

Заросшие видны там будут храмы,
На знойных скалах золотистый дрок.
Меж олеандров вдумчивый Гаутами.

Внизу камыш, лягушки и челнок.
Вокруг песок, колышимый волнами,
И меж колонн умолкнувший Пророк.

В непостижимой глубине души
Свершаются таинственные сдвиги,
Лавины рушатся, как шалаши,
Священные дотла сгорают книги.

И мнится, что бы ты ни совершил,
Будь ты хоть кесарь римский на квадриге
Или апостол социальной лжи,
Тебе не сбросить ржавые вериги.

Душевная страшнее катастрофа
Исчезновенья целых поколений:
Свергаются внутри иллюзий строфы,

И умирает пустоцветом гений.
Одни насторожившиеся дрофы
Каких­то ждут от жизни откровений.