Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

В непостижимой глубине души
Свершаются таинственные сдвиги,
Лавины рушатся, как шалаши,
Священные дотла сгорают книги.

И мнится, что бы ты ни совершил,
Будь ты хоть кесарь римский на квадриге
Или апостол социальной лжи,
Тебе не сбросить ржавые вериги.

Душевная страшнее катастрофа
Исчезновенья целых поколений:
Свергаются внутри иллюзий строфы,

И умирает пустоцветом гений.
Одни насторожившиеся дрофы
Каких­то ждут от жизни откровений.

Небо цвета сочного индиго,
Выжатого пальцем из тубетки.
Звезд алмазная закрылась книга.
Мечешься, как перепелка в клетке.

Душно. Молнии вокруг, как дзыга,
Извиваются? вонзаясь в ветки.
Нет спокойного давно уж мига.
Всё черней, черней в окошке сетка.

Полило вдруг, будто бы из шлюза,
Стекла занавес покрыл прозрачный
С змеевласой головой Медузы...

Символ это бытия удачный,
Лик моей усекновенной Музы,
Взгляд ее отравленный и мрачный.

В тени под старой липой на скамейке
Незваных принимаю я гостей:
То муравей заползает по шее,
То вылитый из бронзы скарабей,

То паучок, подобно белошвейке,
Протянет нитку меж седых кудрей,
То вошка в малахитовой скуфейке
Залезет, щекоча, ко мне в зашей.

Я их люблю, своих подножных братьев,
Щекочущих и жалящих мне кожу,
Моих придворных в золоченых платьях.

Я морщусь, улыбаюсь, строю рожи...
Угомонитесь! Скоро ведь в объятьях
Я буду ваших, в подземельной ложе.

Как альбатрос, на Ледовитом море
Крылю я неустанно день и ночь,
С тифоном полуночным в вечном споре,
К родным скалам не улетая прочь.

В действительности безызживном горе
Я понял, что на гнездах бестолочь,
И вынимаю из ларца Пандоры
Икара крылья, чтоб увидеть Ночь.

Там меж сверкающих плавучих льдин,
Меж кашалотов дымчатых фонтанов,
Я безнадежно, царственно один.

И не нужны мне гнезда пеликанов,
И не страшусь я более седин
И под собой небытия пеана.

Тот звездный луч, что озарил окошко
Моей келейки скучной, излучен,
Когда еще Христосик в храме крошка
Не поучал седой синедрион;

Когда еще ихтиозавр, окрошкой
Акульей и моржовой насыщен,
На скалах грелся с тигровою кошкой,
И человека не начался сон.

Мучительно развитие идей:
В них сожигающий таится яд.
Они отравленнее орхидей

Болотных и сознанье тяготят,
Как корабли без парусов и рей,
Где черепа из­за бортов глядят.

Неведомому божеству души
И силам всем неведомым природы
Я возвращаю медные гроши
Познанья и обманчивой свободы.

Как мирозданье ни распотроши,
Из атомов не только что пагоды,
Не вылепишь базарные горшки,
Хотя б участвовали все народы.

Лишь молнией, сверкающей в мозгу,
Возможно осветить кусты во мраке
На вечности угрюмом берегу,

Лишь в обожженном, выпаленном шлаке
Поднимешь Божьей радуги дугу,
Иль зазыбишься позлащенным злаком.

Будь рад, что фитилек твой замигал
И скоро упадет на дно лампады:
Ты ничего во тьме не освещал
И только тлел от жизненной услады.

Вверху всё тот же ангелов хорал,
Внизу всё то же блеющее стадо,
За сводом храма низменный кагал
И страшное обличье маскарада.

Мой свет для освещенья древних риз
И византийских мозаичных ликов.
Глаза молящихся. Лепной карниз.

На солнце ж гул беснующихся криков,
Да пену мечущий на скалы бриз,
Да полное смешение языков.

Я чувствую себя частицей мира,
Кружащейся во тьме вокруг Икса,
Но я не создаю себе кумира
И выше всё взвиваюсь в небеса.

Там холодно, там обмерзает лира,
Там не шумят сосновые леса,
Там не могу я с прытию сатира
Плясать у Диониса колеса.

Я создан лучиком для вертикали
И медленно скольжу лишь по воде,
Как пепельные чайки, что устали,

Но нет прибежища и мне нигде:
Я с звездами кружусь в безмерной дали,
Как бледный конь на золотой узде.

Ведь ты ничто, случайный яркий блик
На чешуе бушующего моря,
Но сколько б ни было в сознаньи горя,
Ты отраженный в море Божий лик.

Ты из стихии вечности возник,
Чтоб, с божеством непостижимым споря
И пеною у скал угрюмых вздоря,
До звезд лучистых доплеснуть свой крик.

Блаженный миг важнее всей вселенной:
Он самородный радужный жемчуг.
Так не страшись же оболочки тленной:

Она спасительный в пучине круг,
Она своей соленой свежей пеной
Всё очищает бренное вокруг.

Лес колонн. Изящные аркады.
Золотой на фоне Божий храм.
Голуби служить в нем мессу рады,
С башни красной рея по утрам.

Крылья, крылья, крылья от услады
Нас уносят прямо к небесам.
Крылья солнечной полны отрады,
Сродны полудневным облакам.

Крылья, крылья, теплые, как щеки
Девушки любимой, как венки,
Ангел будто подле темноокий,

Ласка мертвой матери руки.
Слез горючих катятся потоки,
Медные поют в лазури языки...

Пока я созерцал черты природы,
Я видел только Красоту и Смерть
И, безнадежные слагая оды,
Склонял главу под занесенный серп.

Потом мне звездные открылись своды,
Когда в твоих очах всю душеверть
Увидел я, и истинной свободы
Вдруг распахнулась предо мною дверь.

В твоих глазах нашел я снова Бога
И Голубиную прочел скрижаль,
До гробового озарясь порога

И Божию предчувствуя печаль.
И стала мне домой ясна дорога,
И стало мне Творца вселенной жаль!

Когда я просыпаюсь среди ночи,
Мне кажется, что я уже в гробу
Меж савана прогнивших смрадных клочьев,
Или в червей набухнувшем зобу.

И страшно мне, как будто к средоточью
Я не вернусь с сиянием на лбу
И вечность не познаю, Божью дочерь,
Как на болоте спящий марабу.

Вокруг личинки, корни, хризалиды:
Я задыхаюсь под своей плитой
От разочарованья и обиды,

И лиры нет со мной уж золотой,
И душат пальцы черной Немезиды,
И червь я самый жалкий дождевой.

Я родился, чтобы тебя увидеть
В тиши ночной у круглого стола,
Но не в таком, увы, невзрачном виде
Предстать хотел, когда меня ждала:

Не черным Ангелом на дне Аида,
Мятущимся на океане зла,
И не преследуемым Немезидой
Орестом, жалимым из­за угла.

Но ты меня и падшего любила
За песни рая, что я не забыл.
В юдоли скорби мы большая сила

Посереди завеянных могил,
И душу ты слезами мне омыла,
Чтоб пред Отцом предстал Сатанаил.