Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Примите привет в день рожденья газеты!
Я вас поздравляю от сердца всего!
За вами народ поднимается к свету,
       Ведите ж и дальше его.
Что б жизнь ни несла вам, но прямо и смело
Идите повсюду будить вы народ
И дружно трудитесь всем духом и телом,
       Итог подведем через год!

Я спокойно дремлю под горой меж кустов,
Лес притихнул — ни шума, ни шепота.
Только чую в тиши надо мной звон подков,
Смутно слышу гул конского топота.

Разве гукнуть, чтоб эхо по лесу неслось,
Чтобы кто-нибудь, с грудью разбитою,
Задыхался в крови, чтоб опять довелось
Мне всю ночь хохотать под ракитою?!

Спи, бедняга! Только гроб тебе достался,
Гроб один — труду бессонному цена.
Всю-то жизнь свою с землею ты тягался —
Час пришел, и вот — осилила она!

Грудь пластом тяжелой глины придавила
И в глаза твои насыпала песку…
Так зачем, скажи, холодная могила,
Было с жизнью век тягаться мужику?

Напрасно ловите вы в сетку мотылька,
        Чтоб лучше крылья разглядеть:
        Ударит и помнет их сеть,
И вмиг узор сотрет неловкая рука.

Живая куколка! Не душу и не сердце
Я так в Вас полюбил, а голоса красу,
Да милую игру шопеновского скерцо,
И очи синие, и русую косу.

Вот поженились мы, и вот Вы мать, и Ваше
Дитя во чреве день за днем растет.
Вы мне милы — и нет оправы краше
К той новой книге жизни, что придет.

Вечер тихий как-то просто
Завершает бытие.
Аист белый, чернохвостый
Полетел в гнездо свое.

Я иду такой порою,
Грузный шаг держу ровней,
Вечер веет тишиною.
Всё же что-то слышно в ней.

Может, это чует ухо —
Аист в вышине летит,
Иль ребенка сердце глухо,
Глухо так во мне стучит.

Скрыта в поле цветами могила,
Заросла всюду дикой травой,
Да и память людская забыла,
Кто находится тут под землей.

И наверно, никто не узнает,
Что не просто песчаный курган,
А давно здесь могила степная
Поднялась, где бушует бурьян.

Да не так ли от вас я скрываю
Речи блеск, не довел до сердец
И печаль, что мне грудь разрывает,
От которой так чахнет певец?

Вот и ночь. Засверкали слезами высоты немые,
Жадно тянут росу зеленя запыленные хлеба.
Только росы падут, раскрываются краски ночные,
Раскрывается сердце мое под слезинками неба.

И не высказать мне, как в ту пору оно потеплело,
Как доверчиво, нежно горячие речи шептало;
Но безмолвное небо, услыша их, всё потемнело,
И слеза покатилась по тучам и в сумрак упала.

Тихие мои все песни, темные, как уголь черный,
Но они заблещут жаром, если их в огне мученья
                Раскалит душа моя;
А погаснет — заиграют, словно самоцветов зерна,
И, застывши, превратятся в драгоценные каменья
              В час, как лягу в землю я.

Не найти мне покоя ни темною ночью, ни днем,
Ведь любовь меня мучает, жжет нестерпимым огнем.
Всё же знаю: чтоб боль от ожога скорей заглушить,
Надо только на рану холодной земли положить.
Мне, наверно, придется накрыться землею сырой,
Чтоб мученья унять и забыть ту, любимую мной.

Этот источник, что раньше волну свою нес к океану,
Высох, и нет уж его — не ласкают дрожащие струи
Мощную грудь океана, ввысь улетели, на небо,
Паром прозрачным, и там превратились они в стаю тучек.
Только не могут они позабыть океан многошумный
И в небесах — и теперь отражаются в глади зеркальной.

Залилось слезами, будто звездами,
Небо синее, безбрежное
Над просторами морозными,
Над тобой, мое поле снежное.

Ширь холодная без конца вокруг…
Исходил ее, истомившийся;
Но услышал я ее сердце вдруг,
Услыхал душой, с небом слившейся.

И грудь впалая распрямилася,—
Ты не страшно мне, поле чистое!
Надо мной слеза покатилася
Вниз, горячая и огнистая!

Ночь туманом сизым землю обливает.
На траве роса жемчужная блестит.
Звезд на небе россыпь золотая
Тихо искрится, дрожит.

Бывает, что пруд переполнит
Вода и польется на берег;
Когда же исчезнет излишек,
То больше вода не бежит.

Бывает и так, что разрушит
Плотину вода; в эту пору
Струятся последние волны —
И пруд высыхает совсем.

С поэтами так же бывает:
Один дает людям излишек,
Другой — всё, что есть. Я такой:
Пою я с надтреснутым сердцем,
Я всё до конца отдаю.

Изяслав, Васильков сын,
Сверкая очами,
О литовские шеломы
Позвонил мечами!

Отнял славу он у деда,
У князя Всеслава,
И улегся недвижимо
На траве кровавой —

Под червлеными своими
Отчими щитами,
Весь иссечен, весь изрублен
Вражьими мечами.

Отнял славу и промолвил
На смертной постели:
«Крылья птиц твою дружину,
Княже, приодели,

Звери кровь ее слизали», —
Ведь в бою кровавом
Брата Всеволода нету,
Нету Брячеслава!..

И ушла душа из тела
Князя удалого
Через кольца ожерелья
Рдяно-золотого.

Сникло, кончилось веселье,
Песни замолкают,
И встревоженные трубы
В Городне играют.

Кто ж из нас порой не любит
Меж страничек желтых, старых
Книги, уж давно забытой,
Отыскать сухой цветок?

Уж и краски побледнели,
Опадают лепесточки…
Но какие чувства будит
В сердце слабом тот цветок!
Почему его хранили,
Что желалось, что забылось —
Вновь всплывет всё и разбудит
Милых мыслей длинный рой.
В мыслях вновь переживете
То, что больше не вернется,
И для вас еще дороже
Станет высохший цветок.
Строчки, строчки дорогие!
Зародились вы в мгновенье
Бурных чувств, что грудь вздымали
В то мгновенье, как волна.
Не беда, что чувства эти
В вас остыли и засохли,
Всё же в вас — воспоминанье,
И за то — спасибо вам.
И читатель вас не минет —
Ведь и у него бывали
Мысли, схожие с моими,
И такие ж волны чувств.
Всё, что было пережито,
Оставалось в сердце следом
И лежало недвижимо
Темной залежью, пластом.
Растревожьте ж, мои строчки,
Этот сердца пласт глубокий,
Пусть одно воспоминанье
За собой ведет другие,
Пусть читатель дни былые
В мыслях вновь переживет!