Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Заходит окровавленное солнце,
Пронзенное оранжевым лучом.
В лесу горит гранатное оконце,
Малиновый на курьих ножках дом.
Я медленно шагаю по дорожке
К заброшенной в лесу сторожке.
И волосы мои как знамя,
И сам я златотканая хоругвь,
И сердце у меня как пламя,
И сам себе я только друг.
В очах моих то звезды, то лампады,
Заутра весь я буду пепел.
Всё сгинет от услады,
Как будто я забвенья не пил.
В сторожке той в лесу часовня,
И в ней Христа запечатленный образ,
И ржавая под ним жаровня.
И я, как выползет сомненья кобра,
Из сучьев зажигаю там костер,
Молясь, чтоб просветлился взор,
Чтоб был и я пылающее солнце,
Пронзенное оранжевым копьем,
Чтоб был шелками вышитый я бонза,
В латунный гонг стучащий кулаком.
Нет ничего торжественней заката,
Нет ничего священней туч броката.
Будь мир вокруг пустынный билиард,
Будь огород, засохший от лучей,
Будь он свирепый леопард,
Будь он хоть азиатов стан,
Где зверский правит Тамерлан:
В заката час вся джунгля как икона,
И лучезарней становлюсь я сам,
И нет иного для меня закона,
Как подниматься к небесам
И реять стрельчатой касаткой,
И исчезать в эфире без остатка.

Наше сердце мех органный,
Мозг серебряные трубы,
Гимн они рокочут странный
Об Орфее и Гекубе.
Музыка то сфер далеких,
Хоры Ангелов лазурных,
Сновидений тайнооких.
Что считать песок на взморьи
И пылинки на дороге?
Неисчетно наше горе,
И познанье только в Боге.

Дружина молодых платанов
Асфальтированной аллеи
В молочно­голубом тумане
Мне всех других теней милее.
Они зыбятся в нежном тюле
Ленивых летних облаков,
Они и в пламенном июле
Не чувствуют своих оков.
Они приветливы, как мама
Среди резвящихся детей,
Они, как в Трианоне дамы,
Мне кланяются из ветвей.
Они зимой глядят в окошко
Мое через густой туман,
Как будто бы я Толя крошка,
Пиратов черных капитан.
Они полны моих мелодий,
Еще не сказанных душой.
Евангелия, как Мефодий,
Они мне переводят в зной,
Евангелия голубые
Манящих тайною небес,
И не считаю уж гробы я,
Плывущие в исподний лес.
Бог создал нас для созерцанья
Крылатых красных кораблей,
Для слов сияющих слаганья,
Как перелетных журавлей.

Люблю я осень золотую
С бесплотным караваном туч,
Когда деревья аллилуйю
Шуршат, ловя последний луч,
И дышит всё вокруг на ладан,
Цветы и листья и трава,
И Requiem звучит над адом...
Кружится сладко голова
От золотистого тумана,
И хочется навек заснуть
У черноморского лимана
Под красной глиной где­нибудь.
Меж плит лежат листы акаций,
По щиколотку теплый пласт:
Пестрей бумажных ассигнаций
Никто бродяге не подаст.
Коленям мягко, мрамор щек
Навеки остудит пожар,
И скоро снеговой пушок
Навеет столько чистых чар,
Что успокоится навек
Родившийся меж скифов грек.

Далекая мне снится Калифорния.
Тропический первосозданный лес.
В тумане дымчатом вершины горные.
Фата Моргана облачных чудес.
Как башни исполины хвойные,
Секвой гигантских длинные ряды,
Антеи дней создания топорные,
Тысячелетий канувших следы.
Как колокольня Джотто величавая
Стволы, доросшие до облаков,
Где под ветвями храмы пятиглавые
Могли бы в ураган найти покров.
Сто девушек, ведущих хороводы,
Не обняли б гиганта одного.
Уходят в мрак великие народы,
За божеством проходит божество,
Они ж стоят, вокруг роняя семя,
И за ростком всё жизненней росток.
Остановилось, преклоняясь, время,
И вспять пошел истории поток.
Они взнеслись в века ихтиозавров,
Когда блаженно спал в земле Адам
И Иерихон не падал от литавров,
И Бог по райским проходил садам.
Мы пишем, пишем на песке истории
Позорные, летя стремглав в Хаос;
Они ж стоят, как на угрюмом взмории
Гигантский малахитовый утес.

В мозгу расплавленная лава
Течет, как пламенный металл,
И два чешуйчатых удава
Сердечный оплели фиал.

Клокочет снеговая Этна...
Но я на шканцах корабля...
Мысль хаотична, безответна,
Тень Гамлета я короля!

Всё дым, всё трусь, всё изверженье,
Но недвижим я у кормила,
И новые стихотворенья
Приемлет вечности могила.

Карету Феба золотую
Уносят в бесконечность кони,
И превращаюсь я в статую
При тихом колокольном звоне.

Среди колючих я опунций
В кратере грозного вулкана
Пурпурный Иеговы нунций,
Крылатый вестник океана.

Сегодня утром на мою подушку
Через окно скакнул степной кузнечик.
И вспомнил я о нищенской избушке
На курьих ножках, высохшие плечи

Поднявшей как столетняя старушка,
И вспомнил наши пламенные речи...
Вокруг ковер цветов, прудок, лягушки...
И гром в степи ожесточенной сечи...

Вдали пролив с горою Митридата...
Кузнечик от прикосновенья пальца
Скакнул скачком лихого супостата.

И слезы хлынули чрез глаз зеркальца...
Увы, нет к прошлому уже возврата,
Узор словесный лишь горит на пяльцах.

Как ягода малиновая, солнце
Заходит меж кровавых крыш.
Летят неслышно на асфальт червонцы,
И прыгает по ним малыш.

Лишь я один любовно отстраняю
Священный братьев прах,
И мысленно в альбомы собираю,
Испытывая страх.

Я сам такой лист лапчатый платана,
Глядящий на закат,
Я сам дрожу под пеленой тумана,
Как будто близок кат.

Парча на небе рдяная погасла.
Чернеют кружева.
В лампаде нет оливкового масла...
Кружится в мраке голова...

Есть только сумрак, только слизни
На белене и на корнях,
Есть страх неизъяснимый жизни,
И утешенье в лживых снах.
Слова лишь выцветшие тряпки,
Ковчег Завета – корм мышей,
На ореолах жабьи лапки
И брюхо желтое ужей.
Святой Акрополь – груда пыли,
Свет – инкубатор для червей,
Гнездящихся в стерве кобылы,
Задушен кошкой соловей.
Все великаны – ветряки,
Все мученики – Санчо Панца,
У Дульцинеи глаз трески,
И не герой я из Ламанча!

Жизнь моя пришла к концу.
Крылья машут по лицу,
Руки ищут чьих­то рук,
Губы ищут чьих­то губ,
По лбу крадется паук,
Сердце точит Смерти зуб.
Солнце утомляет глаз,
Звезды гаснут, как экстаз.
Но всё живо, всё кишит,
Всё, как стриженный самшит,
Принимает сотни форм.
Облака, как тени корм,
Проплывают в бирюзе.
В каждой нищего слезе
Страждущий сверкает Бог.
Каждой бабочки крыло,
Как алмазное весло,
Мысль уносит за рубеж.
Нет ни вех уже, ни меж:
Я давно певучий стих,
Я смирился и затих.
Мертвые мои со мной
Синей плещутся волной.
Крылья гладят по лицу,
Жизнь моя пришла к концу.