Леонид Трефолев - Собрание сочинений

       Бранное поле я вижу.
       В поле пустынном, нагом
       Братьев ищу, пораженных
       Насмерть жестоким врагом.

       Гневом душа загорелась,
       Кровь закипела во мне.
       Меч обнаживши, скачу я,
       Вслед за врагом, на коне.

       Что-то вдали раздается —
       Гром иль бряцанье мечей…
       Все мне равно, лишь догнать бы
       Диких моих палачей!

       Сивко мой гриву вскосматил,
       Весь он в кровавом поту…
       Как бы желал я за братьев
       Жизнь потерять на лету!

       Милые братья, их было
       Шесть, молодец к молодцу;
       Каждый погиб за свободу
       Честно, прилично бойцу.

       Пусть и седьмой погибает,
       Жизнь отдавая свою!
       Дай же, судьба, мне отраду
       Пасть за свободу в бою!

       Догорала румяная зорька,
       С нею вместе и жизнь догорала.
       Ты одна, улыбался горько,
       На больничном одре умирала.
       Скоро ляжешь ты в саване белом,
       Усмехаясь улыбкою кроткой.
       Фельдшера написали уж мелом
       По-латыни: "Страдает чахоткой".

       Было тихо в больнице. Стучали
       Лишь часы с деревянной кукушкой,
       Да уныло березы качали
       Под окошком зеленой верхушкой…
       Ох, березы, большие березы!
       Ох, кукушка, бездушная птица!
       Непонятны вам жгучие слёзы,
       И нельзя к вам с мольбой обратиться,

       А ведь было же время когда-то,
       Ты с природою счастьем делилась,
       И в саду деревенском так свято,
       Так невинно о ком-то молилась.
       Долетели молитвы до неба:
       Кто-то сделался счастлив… Но, боже!
       Богомолку он бросил без хлеба
       На больничном страдальческом ложе.

       Упади же скорей на подушку
       И скрести исхудалые руки,
       Допросивши вещунью-кукушку;
       Скоро ль кончатся тяжкие муки?
      …И кукует два раза кукушка.
       Две минуты — и кончено дело!
       Входит тихо сиделка-старушка
       Обмывать неостывшее тело.

       Вспомнил я нянины старые сказки,
       Мальчик пугливый, пугливее лани.
       Ждал я хорошей, спокойной развязки
       Чудных рассказов заботливой няни,

       Я был доволен, когда от чудовищ
       Храбрый Иван-королевич спасался;
       С ним я, искатель несметных сокровищ,
       В царство Кащея под землю спускался.

       Если встречался нам Змей шестиглавый,
       Меч-кладенец вынимал я, и в битву
       Смело бросался, и бился со славой,
       После победы читая молитву.

       Бабы-яги волшебство и коварство
       Мы побеждали с улыбкою гневной,
       Мчались стрелой в тридесятое царство,
       Вслед за невестой, за Марьей-царевной.

       Годы прошли… Голова поседела…
       Жду я от жизни печальной развязки.
       Няня, которая так мне радела,
       Спит на кладбище, не кончивши сказки.

       Грустно могилу ее обнимаю,
       Землю сырую целую, рыдая.
       Сказки твои я теперь понимаю,
       Добрая няня, старуха седая!

       Я — не Иван-королевич, но много
       В жизни встречалось мне страшных чудовищ;
       Жил и живу безотрадно, убого,
       Нет для меня в этом мире сокровищ.

       Тянутся грустно и дни и недели;
       Жизнь представляется вечным мытарством.
       Жадные люди давно овладели
       Славной добычей — Кащеевым царством.

       Змей, как и прежде, летает по миру
       В образе хитрого грешника Креза.
       Молятся люди ему, как кумиру,
       Золота просят, чуждаясь железа.

       Баба-яга (безысходное горе)
       В ступе развозит и холод и голод;
       В ступе ее я, предчувствую, вскоре
       Буду раздавлен, разбит и размолот.

       Солнце, как факел, дымит, не блистая;
       В сумрак вечерний народы одеты…
       Марья-царевна, свобода святая,
       Зорюшка наша! Да где же ты? Где ты?

       Смотри на родник: как вода в нем свежа!
       Сначала журчит он, чуть видимый оком,
       Ударится в гору и, пенясь, дрожа,
       С горы упадает бурливым потоком.
       Кружится, волнуясь, и мчится вперед,
       И, старые камни поднявши, грохочет;
       В нем жизнь ни на миг не заснет, не замрет,
       О мертвом покое он думать не хочет.
       Теперь посмотри: от стоячей воды
       Дыханием веет убийцы-злодея;
       Зеленая плесень покрыла пруды;
       Там гады клубятся, трясиной владея.
       О мысль человека, беги и спеши
       Вперед и вперед, как поток без преграды!
       Покой — это гибель и смерть для души;
       Покою, забвенью — лишь мертвые рады.
       Но если, о мысль, утомившись в труде,
       Вперед не пойдешь ты дорогой прямою,
       Ты будешь подобна болотной воде,
       И гады покроют вселенную тьмою.

       Много елок уродилося в лесу.
       Я одну из них тихонько унесу.
       Елку бедную навеки погубя,
       Не детей хочу утешить, а себя;
       Для себя ее украшу как могу…
       Только вы, друзья, о елке — ни гу-гу.

       Ни картинок, ни игрушек, ни огней —
       Ничего вы не увидите на ней.
       Я по-своему украшу деревцо:
       У меня вдруг затуманится лицо;
       Слезы брызнут — слезы жгучие — из глаз
       И на веточках заблещут, как алмаз.

       Пусть на хвое, как таинственный наряд,
       Эти слезы — эти блесточки горят.
       Пусть погаснут лишь пред солнечным лучом, —
       Вот тогда я не заплачу ни о чем…
       Нет, заплачу. Но тогда уж ель мою
       Я свободными слезами оболью.

       Я тоски не снесу
       И, прогнавши беду,
       На свободе в лесу
       Долю-счастье найду.

       Отзовись и примчись,
       Доля-счастье, скорей!
       К сироте постучись
       У тесовых дверей.

       С хлебом-солью приму
       Долю-счастье мое,
       Никому, никому
       Не отдам я ее!

       Но в лесной глубине
       Было страшно, темно.
       Откликалося мне
       Только эхо одно…

       Так и песня моя
       Замирает в глуши
       Без ответа… Но я —
       Я пою от души.

       Пойте, братья, и вы!
       Если будем мы петь,
       Не склоняя главы, —
       Легче горе терпеть.

       Что ж мы тихо поем?
       Что ж наш голос дрожит?
       Не рекой, а ручьем
       Наша песня бежит…

       Тени ходили толпою за нами;
       Были мы сами мрачнее теней,
       Но, утешаясь отрадными снами,
       Ждали — безумные! — солнечных дней.
       Солнце взошло. И пред солнцем колени
       Мы преклонили… Но снова из туч
       Вдруг появились ужасные тени
       И заслонили нам солнечный луч.
       Снова мы ропщем и жалобно стонем,
       Грезим отрадно лишь только во сне…
       Мы ли ужасные тени прогоним,
       Или опять одолеют оне?