Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

Оделась в блеск,
                      шары зажгла:
«К вам в Новый год
                              зайду-ка я!..»
И в наши комнаты
                                зашла
подруга
              хвойнорукая.
Стоят дома
                     при свете дня,
на крышах
             дым топорщится,
но если
             крыши приподнять —
весь город
                  просто рощица!
А в этой рощице —
                             ребят!
С игрушками!
                       С подарками!
Нам новогодие
                              трубят,
маша флажками
                           яркими.
И я иду
               смотреть на Кремль,
метель,
             и брови в инее;
там башня Спасская,
                                     как ель,
горит
           звездой рубиновой.
Весь город
                в елках зашуршал
в звон
           новогодней полночи, —
фонарь качается,
                            как шар,
и уличный
               и елочный.
Бывало,
            в ночь под Рождество
прочтешь
               в любом журнальчике
рассказ про елку,
                          барский стол
и о замерзшем
                       мальчике.
Теперь
            таких журналов нет,—
мороз
              хватает за уши,
но мальчиков
                  по всей стране
не видно
                замерзающих.
Для них дрова
                       трещат в печах,
котлы и трубы
                              греются;
их жизнь
            с оружьем на плечах
средь елей,
          в пасмурных ночах,
хранят
              красноармейцы.
И я стихами
                  блеск зажег, —
входите,
            ель-красавица,
на ветку
             этот стих-флажок
подвесьте,
                 если нравится!

Когда бой
             пошлет рабочим
                                      новую победу
и подымет флаг
                    страны соседней ЦИК,
я еще раз,
             может быть,
                                 поеду:
Негорелое — Столбцы.
Пассажиры сходят
                        с быстропоезда
перед бывшей
                   пограничною сосной,
дети слазят,
                  мамы беспокоятся,
отдыхает
                кит сверхскоростной.
Под навесом
                 старый столб хранится,
рядом надпись,
                      мраморно-бела.
Мы читаем:
               «Здесь была граница».
И действительно
                             она была.
Дети спросят:
                  — Кто она такая! —
Объясняю,
              гладя их рукой:
— Паспорт проверяли,
                                    пропуская…
— Дяденька,
              а паспорт
                                кто такой? —
Педагог
             я очень маломощный:
— Ну, таможня,
                        чемодан неся…
— А таможня —
                это там, где можно?
— Нет, ребятки,
                   там, где все нельзя. —
Непонятно детям —
                        просто столбик,
а куда приятней
                           у окошка,
                                            мчась,
видеть,
              как прекрасен
                                    мира облик
с вихрем
             в триста километров
                                                в час.
И не будет
                   ни одной
                                   гранички!
Ни жандармов,
                          ни таможни,
                                           ни столба.
Впишут школьники
                       в тетрадные странички
эти
          отмененные слова.
Можно размечтаться
                                    упоенно,
а пока железное
                             «нельзя!».
Через наш рубеж
                              шпана шпионов
кра́дется,
                  на брюхе к нам ползя.
А пока спокойно
                          паспорт сверьте,
чемодан, —
                       двойного нет ли дна?
Самая священная
                                 на свете,
будь, граница,
                        вся защищена!

Я не очень-то рвусь
                           в заграничный вояж
и не очень охоч
                        на разъезд.
Велика и обильна
                             страна моя,
и порядок в ней
                            должный есть.
Но посмотришь на глобус —
                                  для школьников шар,
стран штриховка
                                  и моря окраска, —
сразу тысячью рейсов
                                  махнет по ушам
кругосветная качка
                              и тряска.
И чего прибедняться!
                                     Хочу увидать
то,
       чего мое зренье
                                       не видело:
где коралловым рифом
                                            пухнет вода,
Никарагуа,
                   Монтевидео…
Я мечтал,
                          не скрываю,
                                               право мое —
жадным ухом
                        прислушаться к говору,
стобульварный Париж,
                              стоэтажный Нью-Йорк,
все вобрать это
                          полностью
                                                  в голову!
Но сегодня,
                     газету глазами скребя,
я забыл
             другие искания,
все мечты о тебе,
                         все слова для тебя —
Испания!
Вот махнуть бы сейчас
                                    через все этажи!
(Там —
           окопы повстанцами роются…)
И октябрьское знамя
                                      на сердце
                                                      зашить
астурийцам
                          от метростроевцев.
Ты на карте показана
                              желтым штрихом
в субтропическом
                              теплом покое,
а взаправду твой зной
                           проштрихован штыком,
я сейчас тебя вижу
                                       такою!
Не мерещатся мне
                          улыбки Кармен
и гостиничное кофе.
Мне б хоть ночь пролежать,
                                           зажав карабин,
с астурийским шахтером
                                               в окопе.
Кстати,
            норму я сдал в позапрошлом году,
ворошиловцы —
                            надобны вам они,
даже цветом волос
                            за испанца сойду, —
породнимся
                 на красном
                                      знамени!

В Париже
              по Rue St-Honoré,
и в синие сумерки
                            проходил,
где спит на пляжах
                           витрин-морей
вещь-змея
               и вещь-крокодил.
В стекле —
             фарфоровый свет грудей,
фаянсовых рук,
                           неживых людей,
розовой резины
                          тягучая мазь
на женщинах
                    из пластических масс.
Я подошел
                    к одной из витрин.
В вывеску
                 вписывались огни,
стекло зеркальное,
                                а внутри
ящик
            и две золотых ноги.
Чулка тончайшего
                                  чудо-вязь
и ноги без туловища,
                                    одни,—
не воск,
             не дерево,
                              не фаянс.
Живые —
             вздрагивали они!
Звездам
            пора уже замерцать,
созвездья
              вползают на этажи;
женщина в ящике
                           ждет конца
и несколько франков
                             за эту жизнь.
Вздрогнули мускулы
                            под чулком,
и дрожь эту
                каждый увидеть мог…
Родиться не стоило
                                целиком,
чтоб жить
               рекламного парой ног.
Но нечего делать,
                        торговый Париж
спускает шторы,
              вдвигает болты;
Париж
            подсчитывает
                                      барыш
за женские ноги,
                             глаза
                                        и рты.
Поднят на крышу
                            кометный хвост,
гаснут слова
                    и дрожат опять,
кто спать в постель,
                    кто спать под мост,
а кто
           еще одну ночь не спать…
Я эту витрину
                         ношу в мозгу,
той дрожи
                  нельзя замять и забыть;
я, как спасение,
                       помню Москву,
где этого нет
                      и не может быть.