Галактион Табидзе - Стихотворения

Соприкасаясь с небесами
         волной фонтанной,
Воспоминанья нависают
         с небес над нами.
Дробясь на тысячу градаций
         души и плоти,
Их струи пеною рядятся
         в своем полете.
Сироткам — сестринской подмогой,
         слепцам — подачкой,
Фонтаны молча молят бога,
         вздыхая тяжко.

Ворон ворону кивает
         со своей вершины.
— Погибаем, погибаем! —
         плачет одержимый.

— Как помочь в беде, решаю,
         беспризорным детям!
Что-то слишком сокрушаюсь
         о судьбе я чьей-той!

Отвернулся собеседник,
         словно посторонний,
Горькие слова соседа
         явно проворонив.

Мутные глаза автомобилей.
Ночь на страже изуверств —
                                         бессменно.

Видишь,
           воздух весь пропитан пылью.
Чует сердце гибель и измену.

Издали мы смотрим в оба —
                                          гневно.
Мир, как падший ангел,
                                  дышит зверством.
О, за всё отплатит вам богема!
…Гибель и измену чует сердце.

Куколка в парче —
Волосы льняные,
Губки расписные,
Шрамик на плече.

Кукла, ну-ка спой!
Кукла, хочешь вишенку?
Кукла, видишь нищенку
На грязной мостовой?

Эх ты, кукла! Что ж
Песен не поешь?
Горести не ведаешь?
Сласти не отведаешь?

Говорит: «Хочу
Снять с души проклятье —
Золотое платье,
Душную парчу».

Вряд ли эта ночь пришлась по мне бы.
Солнце предрассветное — по мне.
Души заклейменные на небе
Догорают в медленном огне.
Слушайте! Потише, если можно!
И нельзя ль унять больную кровь!
Снова Белоснежка, Босоножка
Хоровод заводят понемножку
С рифмою старинною — «любовь»…

А над вами злобно и безбожно
Громы мечет Мефистофель вновь.

Ваш дом, лишь ступлю на знакомый порог,
Встречает меня непритворно и пылко.
Его безыскусной душе невдомек
Глухая досада, сухая ухмылка.

Прибежище мне от мытарств и обид,
Без слов он отпустит мои прегрешенья,
И сердце для радости перекроит,
И горло мое перестроит для пенья.

Не верю Страшному суду:
Здесь гибель — здесь осанна!
Успокоения не жду —
Жду урагана.

В магическом круговороте,
Круговороте лет и тел —
О, я б хотел
Быть ясным, как Буонарроти!

И я глядел во тьму дорог,
Где юный, бледный скрылся август…
Когда б я мог
Осилить хаос!

Погибну сам —
Нет, неужели…
Взлетает к ясным небесам
Корабль Шелли.

Пафос его чрезвычайно высок,
Он несгорающим пламенем добыт.
Знаниями убеленный висок
Миру являет свой норов и опыт.

Глаз его — высший всему судия,
Он не нуждается в сводах законов,
К мысли жестокой однажды придя,
Рушит Версали он и Трианоны.

Осенью, цветочной пеной
Дни свои позолотив,
Я из старого напева
Напою один мотив,
Слово в славу обратив.

Где могу найти я пристань,
Как мне жить и чем дышать?
Сердце, что с тобой творится?
Что стряслось с тобой, душа?

Семь раз на башне городской часы пробили.
Привычный дворник, что косарь на сенокосе,
Ритмично гонит легкий вал листвы и пыли.
Как много листьев и афиш срывает осень!

Как накануне ветер рвал из рук газеты…
Как ночью хлопали, рвались афиш полотна…
Но почему бумажный лист, метлой задетый,
Вдруг заупрямился, к земле прижался плотно?

Эх, дворник! Что найдешь в пыли? Лежит подкова…
Сапог, чья кожа иссеклась и обветшала.
Но не случалось на веку твоем такого:
В пеленках свернутых афиш — дитя дышало!

Младенец — малый человек — любви подарок.
…Обычный текст. Высокий шрифт — других не выше.
Ни опечаток на бумаге, ни помарок,
О представленье цирковом твердят афиши…

Осталась улица певцом
       Из тех годов тридцатых:
Одно лишь рубище на нем,
       Но вид молодцеватый.

Его ласкает ветерок
       И дождь по шляпе треплет.
Кто он — непризнанный пророк
       Или безумный дервиш?

Вокруг о бездорожье все
       Толкуют непременно,
А он — не изменясь в лице —
       Героем безвременья.

О, жалкая мечта о славе!
Сознаемся, что он смешон —
Минутный, миллионноглавый
Расхожей вечности поклон!

Но не дано эпохам право
Запанибрата быть с моей!
Предсказана иная слава
Ей в памяти грядущих дней!..

О, не прогневайся, горькая проза!
Продолжаю первоначальное:
Будет свет и свежие розы:
Красная, белая, чайная.

Вами увенчан праздник Эллады,
Эрос и Флора, музы и грации…
Если бы я писал диссертации,
А не баллады!

Пир несравненного Анакреона,
Не иссякая, длится:
Лира и лавровая корона,
Розовы лица…

Розы кровавые,
Тернии Пинда.
Тернии ржавые
Прими, Мтацминда!

Время сплошное. Будто не движется
День послезавтрашне-позавчерашний.
Молодость милая, дерзкая книжица:
Череп в цветах улыбается страшный…

Очарования Боттичелли,
Искушения Буонарроти,
Розово-мраморное свеченье…
Ни диссертаций, а паче — пародий!

Трещали мачты, паруса рвались,
И НЕТТЕ штормовал в вечернем море.
Я вижу паруса на ТЕОДОРЕ,—
Борись, бесстрашный!
                                 Слабый, помолись!
Свобода!
             Ветер, и стихи,
                                   и клочь-я
Пены бурой,
                  и душа бездонна,
И судно обхватить и уволочь
Хотят медвежьи лапы Посейдона.
Где море? Или небо? Страшный шум!
Багровый Феб на мрачной колеснице
Проносится куда-то наобум,
И с Хаосом пора бы породниться…
Видения и волны громоздить
Мне весело под шторм неугомонный,
Но этот звук…
                    Отдельный,
                                    затрудненный,
Он тянется, как золотая нить,
В пути слабеет — долог путь кромешный.
Далекий звук — колеблющийся, нежный,
Совсем особенный:
                            колокола
Из глубины — а глубина светла!
Ну да, я странствую на ТЕОДОРЕ,
Пустыня мне назначена, и мгла,
И молот в сто пудов: оглохнешь с горя
И ждешь еще…
                      А глубина светла…
Будь выше бед! — Вы помните? Не я ли
Вам дал пароль надежды и борьбы,
И — пусть не поняли — вы напевали,
Как мне — далекий колокол Судьбы.

Я помню утро небывалой глади:
Дыханье затаил, пропал прибой.
В хрустальной синеве,
                         в обширной пади
Едва мерцал тот город голубой.
Я башни угадал сторожевые,
И стены, и размытые дома,
И вглубь спускались улочки кривые,
Где тучей сизой залегала тьма.
Но тайным изволением и чудом
Там жизнь была…
                          Размыты все следы,
И кости камнем стали,
                                 но
                                     под спудом
Бездушного забвенья и беды
Хранится жизнь!
                        О, доставали клады —
Сестерции и драхмы — пусть их, пусть…
Ни золота, ни света мне не надо,
Когда не разделю я
                             эту грусть.
Я всё узнаю у ночного Понта,
Едва луна восточная взойдет, —
Мерцанье неба и мерцанье порта.
Никто не помешает, не спасет.
Где оборвутся странствия Улисса?
Не всё ль равно? Я знаю, что в раю
Я различу с небес огни Тифлиса,
Как ныне — Диоскурию мою.

По звездам — час.
Хотите — с вашим сверьте,
Пробившим двадцать пять веков назад.
Пространство времени,
Пространство смерти
В такую полночь проницает взгляд.
И мне, поэту, ангелу печали,
Вы, погребенные во глубине,
Поведаете то, что завещали,
Что там навеки залегло на дне.
Я одарен счастливою судьбою,
Как та великодушная среда,
Где жизнь от смерти ленточкой прибоя
Отделена…
                Невелика беда!
Так я восславлю света киловатты
И железобетонную пяту
Прогресса…
                  Погодите…
                                  Дело свято:
Мы разрешаем мертвых немоту.
Еще вы слушаете?
                          Берегитесь,
Вы не глядите в море глубоко,
Случайно где-нибудь не оступитесь:
Покажется небольно и легко.
Так было в бурю:
                         звук уединенный
Позвал меня в такую тишину,
Что вмерз в пучину
                            НЕТТЕ наклоненный…

Разбил я море —
Возродил волну!