Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
Обзор книги Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
Г. М. Цурикова
Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Эта книга была задумана почти пятьдесят лет назад, в период недолгой «оттепели», когда можно было называть вещи своими именами и прямо указать дату убийства поэта Тициана Табидзе: 15 декабря 1937 года. Много позже это подтвердится и листом из следственного дела: «Являлся активным членом национал-фашистской организации в Грузии: проводил вредительскую работу на фронте литературы и искусства… Расстрелять».
Книга была сдана в набор в октябре 1969 года. Однако из подписанного в печать (только в марте 1971 года) макета сведения о гибели поэта исчезли. Вместо них появился эвфемизм: «ушел из жизни»… Цензуре подвергся весь текст, последняя глава исчезла.
Тогда книга вышла в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» крошечным по тем временам тиражом в пять тысяч экземпляров и быстро стала библиографической редкостью. Надо сказать, что ни на русском, ни на грузинском языках монографий о Тициане Табидзе ни до, ни после — не появлялось.
Однако доцензурная машинопись книги сохранилась в личном архиве Галины Михайловны Цуриковой, а после ее смерти была передана родными в Пушкинский Дом. Именно этот текст и лег в основу настоящего издания. (Угловым скобками отмечены фрагменты издания 1971 года, отсутствовавшие в машинописном тексте.)
За время работы над книгой Галина Михайловна стала другом семьи Тициана Табидзе. Тогда еще была жива Нина Александровна, вдова поэта. Ее голос, ее воспоминания звучат со страниц книги, воскрешая истории дружб, связавших русскую и грузинскую поэзию. Константин Бальмонт, Андрей Белый, Сергей Есенин, Илья Эренбург, Сергей Городецкий, Николай Тихонов, Борис Пастернак…
Многие страницы этой книги посвящены душевному и творческому родству Тициана Табидзе и Бориса Пастернака, поэтов, чья дружба не закончилась с гибелью одного из них.
Писатели, художники, музыканты, упомянутые в этой книге, бывали в доме Тициана на Грибоедовской, 18. Сидели за овальным столом, под удивительным, сине-зелено-черным портретом работы Ладо Гудиашвили: коленопреклоненный Тициан держит на вытянутой руке блюдо с халдейскими городами. Портрет этот и сейчас можно увидеть в мемориальной квартире Тициана на Грибоедовской улице, и стол, за которым он любил работать, как прежде, стоит в столовой… Только гораздо реже, чем это было в двадцатые и тридцатые, а потом в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века, собираются за ним приезжающие в Грузию русские поэты.
Это книга о Грузии, с которой связаны, начиная с Пушкина и Лермонтова, самые, может быть, прекрасные страницы русской поэзии. В русской литературе существует введенное В. Н. Топоровым понятие «петербургский текст». То, что правомочно понятие «грузинский текст русской литературы», показывает, в том числе, и книга Г. М. Цуриковой.
Читая эту книгу, хочется, как сформулировал в одном из писем Борис Пастернак, «в тоске по русской культуре — вспомнить с благодарностью Тифлис и затосковать по нем именно этой тоскою».
Последний творческий вечер Тициана Табидзе состоялся 21 марта 1937 года в Ленинграде.
Это первое полное неподцензурное издание выходит в Петербурге, в сто двадцатую годовщину со дня рождения поэта.
Галина Цурикова
ТИЦИАН ТАБИДЗЕ
Жизнь и поэзия
Памяти Нины Александровны Табидзе
…и над линией всех гор и горизонтов голова идущего рядом со мною улыбающегося поэта, и светлые признаки его непомерного дара, и тень грусти и судьбы на его улыбке и лице…
Борис ПастернакМиролюбивому поэту, не державшему оружия в руках, снились кровавые битвы; несмелый, застенчивый, он жил в мире неутолимых страстей; благополучный, удачливый — в личной жизни и в литературе, — он себя ощущал над обрывом, чувствуя рядом пропасть, предвидя раннюю гибель, и много писал об этом; лишь после трагической катастрофы стихи зазвучали пророчеством, — прежде трагизм казался поэтическим своеобразием.
Борис Пастернак был поражен душевной щедростью этого человека, бездонностью сложной, затаенной души, направленной только к добру, способной к ясновиденью и самопожертвованью. «Тициан Табидзе, — писал Пастернак, — был устремлен внутрь и каждою своею строкой и каждым шагом звал в глубину своей богатой, полной догадок и предчувствий души».
Поэзия была его жизнью и страстью, его биографией:
Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.
Что стих? Обвал снегов. Дохнет — и с места сдышит,
И заживо схоронит. Вот что стих…
В те годы Илья Эренбург писал в своей «Книге для взрослых»: «У человека, отдавшего себя искусству, нет биографии; даты рождения и смерти, встречи с людьми, радости и горести, — это только иллюстрации; текст — в стихах, в холстах, в масках актера…».
Биография Тициана Табидзе вбирает в себя и трагическую историю грузинского народа, и пути-перепутья европейской поэзии.
Это — и биография времени тоже, как оно отразилось в человеческой личной неповторимой судьбе.
ПОД НЕБОМ КОЛХИДЫ
Двое братьев, ногти близнецы,
Там, в Орпири, мы выросли оба.
Там зарыты и наши отцы.
Да истлели, наверно, два гроба.
Там дома наши рядом стоят.
Мы в одной малярии горели
У разлива Риона в апреле,
И одни нас истоки поят.
Ты томишься по лаврам, а мне
Любо вспомнить о той стороне,
Слушать хриплую жалобу жабью
Или ржавое хлюпанье хляби.
Дилижанс, приближаясь, скрипит,
Чаландари бредет и вопит,
Босоногий певец, и проселок
Полон песен его невеселых.
Моя песня лишь отзвук глухой
Той трясины, где прошлое тонет.
То в ней волгий послышится вой,
То как будто бы колокол стонет.
Наши матери сгорбились, ждут,
И поминки справляют старухи.
Да соседи в проклятой округе
Никогда уже к ним не придут.
Орпири — западно-грузинское двуречье: родина Тициана Табидзе. Тицианом он стал — когда уже был поэтом; сначала его звали Титэ, мать и сестры всю жизнь называли его Титико. Он родился 2 апреля 1895 года в селении Шуамта́.
Старший сын деревенского священника Юстина Степановича Табидзе, живой, впечатлительный мальчик, глазастый, светловолосый, с толстыми губами, которые складывались как-то особенно, если ему что-нибудь казалось обидно, — он краснел, когда при нем говорили неправду.
Очень добрый.
Может быть, слишком чувствительный ко всему.
Самый любимый — в большой, с невеликим достатком семье.
Он легко предавался фантазии: издали слышный, проезжающий по шоссе дилижанс — четверкой замученных лошадей запряженная колымага — представлялся ему длинным связанным зверем, бредущим в полях. Но чаще он среди бела дня скакал на коне рядом с Георгием Саакадзе, бился с персами насмерть, и раскрасавица дева ему воздвигала высокую башню в зарослях у реки…
Большая река струилась у самого дома. Холодные струи бесшумно бежали по рыжему каменистому ложу, слегка шелестели, обегая большие камни; и тихо качался вставший стеною камыш; и скользили вдали груженые хворостом плоскодонки.
Рион широко, двумя потоками расплеснулся по низкой равнине. По зеленым болотистым островам, высоко поднимая ноги, бродили цапли, и отовсюду звучали лягушечьи хриплые хоры.
Горы виднелись вдали, окружая болотистую равнину.
Весной, во время разлива, Рион приходил во двор.
О Рионе рассказывали легенды.
«Старики вели счет годам со времени чумы и большого наводнения на Рионе, когда разбушевавшаяся река несла разрушенные жилища, детские люльки и нырявшие в мутных волнах гробы из развороченных могил. Неделями выжидали, пока войдет в берега рионский потоп и остановится жуткий оползень», — писал в автобиографии Тициан.
Автобиографию дополняют стихи. В последние годы жизни он, как никогда прежде, много писал о детстве: это — россыпь живописных подробностей, и непосредственность быта, и отпечатки детских фантазий, и пронзительный деревенский воздух.
…Поэт не такой уж мудрец,
Хоть людям и кажется мудрым.
Я все еще тот сорванец
И вышел рыбачить под утро,
И южного зноя багрец
Еще золотит мои кудри.
И кажется ярче парчи
Холщовой рубахи заплатка,
Сладка кислота алычи,
И райская птица, в ночи
Поющая дико и сладко, —
Как все это хрупко, как шатко!..
Танцуют в кустах светлячки.
Под струны старинной чонгури
Читает Натела стихи,
И в бездне рассветной лазури
Алеют вершин ледники.
Озноб продирает по коже:
Негаданно ты наступил
На муравейник. Но кто же
Напасть на тебя напустил?
Ползут и ползут, и похоже,
Что дьявола ты потревожил…
Пусть слезы твои безнадежны,
Ты все-таки плачешь навзрыд.
Волынка, поющая нежно,
С тобой о любви говорит.
Ты тянешь к ней руки, — и это,
Наверно, рожденье поэта…
…кавказские причудливые пейзажи: тропические папоротники, лианы, густые ряды чинар и тополей, просторы пашен вперемешку с болотами — «фон для романов Майн Рида, которыми я безумно зачитывался, и необычайных приключений героев Александра Дюма».
