Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

По нивам проходила
не пашнями — межами.
Печаль пронзала сердце
колючими ножами.
Взглянула — всюду тихо.
Лишь чей-то труп средь хлеба…
Колосья ей спросонья:
возрадуйся, о Дева!

Колосья ей спросонья:
побудь, побудь Ты с нами!
Склонилась Матерь Божья,
заплакала слезами.

Не лунно и не звездно,
и словно не светало.
Как страшно! Наше сердце
до бездны обнищало.

По нивам проходила —
побеги молодые…
Ученики навстречу:
возрадуйся, Мария!

Возрадуйся, Мария:
мы ищем Иисуса.
Ты укажи ближайший
нам путь до Эммауса.

Она подъемлет руки,
бескровные лилеи:
не в Иудею путь ваш,
не в землю Галилеи.

Туда, на Украину,
и там вам в каждой хате,
быть может, и покажут
хоть тень Его — распятье.

По нивам проходила.
Могилы все далече,—
а ветер ей навстречу —
воскрес Сын Человечий!

Христос воскрес? — Ужели?
Не ведаю, не знаю.
Вовек не будет рая
для нив кровавых края.

Христос воскрес, Мария!
Цветами зверобоя
из крови мы гурьбою
взошли на поле боя.

Вдали молчали села.
Земля в могилах млела.
И лишь былинка пела:
хоть Ты б нас пожалела!

По ниве проходила…
— И как погибнуть краю? —
Где он родился снова,
Где он любил без краю?

Взглянула — всюду тихо,
Лишь злаки трепетали:
— За что Тебя убили,
За что Тебя распяли?

Не выдержала скорби,
не выдержала муки,—
упала на тропинку,
крестом распявши руки!..

Колосья все над Нею
«Ой, радуйся» — шептали.
А ангелы на небе —
не слышали, не знали.

Ходит Фауст по Европе,
Сплетник, лгун и вертопрах,—
И молитвенник в руках,—
Размышляет грамотей,
А навстречу Прометей.

— Прометей, здорово, друг мой!
А, бунтуешь? Ну бунтуй!
Я за бунты не хвалю:
что ты думаешь, восстаньем
осчастливить бедный люд?

Я вот тайны неба знаю,
Я философов читаю,
Я умело подсчитаю
факты смерти и нужды —
ну, а ты? Что стоишь ты?

Я ношу в душе вериги,
не чуждаюсь и религий,
не бунтую — только книги
все пишу, пишу, пишу —
ну, а ты, что стоишь ты?

Новый мир творишь охотно?
Почему ж ты безработный?
— Потому что ты не Фауст!
Ты — мечтатель, фантазер!
Вот схвачу я свой топор!

А, бунтуешь? знаю, знаю.
Я не Фауст? — Так и есть.
До свиданья; ну, прощай…—
Ходит Фауст по Европе,
и молитвенник в руках.

Ветер.
Не ветер — буря!
Валит, ломает, с землей вырывает…
За черными за тучами
(горючими, гремучими!),
за черными за тучами
                               миллион миллионов
                                             мускулистых рук…
Катит. И в землю вонзает
(город, шлях впереди или луг) —
в землю плуг.
А на земле люди, звери и сады,
а на земле храмы и боги:
о, пройди, пройди и строго
рассуди!
Слабые — в лесах плутали,
в темноте пещер голосили.
— Что за страх, что за сила? —
шептали.
Никто из них песен, улыбок не знал
(огненного коня ветер гнал,
огненного коня —
как в ночи гроза),
и только их раскрытые мертвые глаза
отражали всю красу нового дня!
Глаза.

И Белый, и Блок, и Есенин, и Клюев:
Россия, Россия, Россия моя!
…Стоит сто-растерзанный Киев,
и двести-распятый я.

Там солнце повсюду! И слышно: Мессия!
Туманы, долины, тропа меж болот…
Родишь, Украина, и ты Моисея,—
придет он, придет!

Он скоро появится — слышу я, знаю.
Сквозь бурю, сквозь гром, содрогающий высь,
я клетками, нервами всеми взываю:
поэт, отзовись!

И встал чернозем, и глядит неотступно,
кровавый
            лицо исказил его
                                        смех.
Поэт, свою землю любить не преступно,
коль это — для всех!

Вместе, дружней за работу!
                                 Степи ли наши скупы!
Солнце цепами молотит,
                                 с неба бросает снопы!..
Силу, надежду, отвагу,
                                 веру, энергию — гей! —
с грозно-ликующим стягом
                                 гордо несем для людей!
                Всё осилим, всё сумеем,
                тьму проклятую развеем!
                                Раб вчерашний станет братом —
                                 лозунг пролетариата!
                                А девиз у нас таков:
                                Мир избавим от оков!

Хватит нужды и страданья,
                                молотом выкуем плуг!
Каждый — и сталь, и старанье,
                                каждый — товарищ и друг!
В травах — свинец да железо:
                                вспашем, друзья, целину!
Строим — живем, а не грезим:
                               сделаем вечной весну!
                Так вперед же — к свету, к свету!
                Рвите старые заветы!
                              Раб вчерашний станет братом —
                              лозунг пролетариата!
                              А девиз у нас такой:
                              мир избавим от оков!

Силится спрут капитала
                            шипом своим испугать:
всюду нас кривда встречала —
                            выйдем же правду встречать!
Будим, и будим, и будим —
                           трубы, гудки, поезда…
Были мы, есть мы, и будем,
                           так же, как солнце, — всегда!
                Мы шагаем, мы дерзаем,
                буржуазный мир взрываем.
                            Раб вчерашний станет братом —
                             лозунг пролетариата!
                             А девиз у нас такой —
                            мир избавим от оков!

Видно и небо, и долы,
                             море и пламя зари!..
Гей, богатырская доля,
                            счастье мирам подари!
Слышим и брань мы, и «браво»
                            из-за фиордов и дюн!
Вольную строим державу
                            из миллионов коммун!
                 Так давайте ж песней встретим
                  всех друзей на белом свете!
                         Раб вчерашний станет братом —
                         лозунг пролетариата!
                         А девиз у нас такой:
                         мир избавим от оков!

По кладбищу иду.
Лето еще за полным столом,
и день — с незастегнутым воротом,
но что-то в природе
всхлипывает.

Качайтесь, террасы деревьев,—
сегодня такая боль!..
Ветер, ветер, ветер —
дубы терзает, клены,
угрюмо в тучах солнце,
опять осенний ветер.

Лето еще за полным столом,
а в листьях струится желчь.
Желтеет.
Спать…
То здесь, то там —
по всему кладбищу —
прекрасный сон!
Какой в нем смысл? Какая цель?
А может, мертвым
лишь одно и грезится:
кровь
и борьба?
Хоть раз бы в жизни речь услышать,
которой верит мертвый мир.
Но нет, потусторонье не очнется.
Лишь отзвук иногда…
как будто…
неясный донесется…

            Ветер вскрикнет, охнет
            и клен согнет упруго,
            угрюмо в тучах солнце,—
            опять осенний ветер.

Дугами холмы легли.
Округлы могилы, как поросята.
А над ними —
кресты.
В рубашках изодранных, блузах рабочих
бегут недоспавшие,
и падают,
и запутываются в листве,
как будто в гудках заводских.
А вслед им —
черные памятники
зеркально струят презрительный смех:

«Заведитесь еще и здесь!»
— Да, да, и здесь!
Мы из ярма, из тюрьмы!
Ветер свободы с нами.

Прислушиваюсь:
голос, что звучит,
растет вокруг,—
в себе ношу я.
Живое — распадается на клетки,
а клетки — в землю, в зелень, шум.
И тот протест, и тот огонь,
что был в них,—
живет опять он:
зелень, шум…

            Эпоха наша ветровая! —
            шуми в вершинах, верховей!
            Плыви из вечности, седая
            мелодия моя.

Куда ни пойду — полукруг.
Куда ни ступлю — овал.
Хребты облаков округлились.
Лист колесом по дороге —
и весь голубой парус
круглую душу мою
на веслах несет в бесконечность —
                                           мелодия моя.

Что ж ты, сердце? Откуда печаль?
Или недостойны мы света,
недостойны нести в себе
даже частичку его?
Так ведь, милое? Мысли река
и радиотоки — безумья рука —
космос раздверят.
                    Не станет замка́.
Не так ли, сердце?

Так, так —
исчезнут несчастье, бесчестье и зло,
вражда среди наций,
границы планет
раздвинутся,
и снова мы круг повторим
в своем возрастанье извечном —
растем к бесконечности.

И все навсегда будет ясно:
зелень… шум…
            — «Шум…», — а может, неясно? —
            и кровь, и былого разгром…—
            Но голос глухой из могилы
            доносит ко мне ветерком:

            — Неясно, а правда, неясно? —
            Другой уже рядом встает:
            — Меня подняло твое сердце,
            чуткое сердце твое.

            Окликнем же кладбище, брат мой!
            Вглядись в эту черную масть.
            Ударим! Восход отзовется,
            и запад нам руку подаст.

            А там на подмогу и деды,
            наполнится гомоном дол…
            Ой, как бы мы пожили снова,
            вот если бы ты нас повел.

И снова, снова привиденья…
С пригорка вниз бегу, лечу!
Встает навстречу солнце сонное,
а ветер стружки стружит, стружит…

А ветер стружки и подстружки —
в глаза и в душу, в грудь и в рот…
Куда ты гонишь, сумасшедший?
Стой! Черт!

Прислушиваюсь:
голос, что звучит,
растет вокруг,—
в себе ношу я.
Живое — распадается на клетки,
а клетки — в землю, в зелень, шум.
И тот протест, и тот огонь,
что был в них,—
живет опять он:
зелень, шум…

            Эпоха наша ветровая! —
            шуми в вершинах, верховей!
            Плыви из вечности, седая
            мелодия моя.

Оплавились тучи. Холмы округлились.
И что отражается в чем —
                                не пойму, не пойму.
Только все непрестанно шумит, говорит,
недозрелую зелень качает —
недоношенную,
и золото, и кровь,
кровь…
А в шуме том,
как арфы перебор в оркестре —
осоки трепетанье.

А в шуме том, в его просвете,—
березки фартушек.
И вдруг —
пичуга…
И все колышется, шумит и говорит.