Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Мы пролетали,
                        мы миновали
местности
                 странных наименований.
Среднее
              между
                         «сукин сын»
и между
              «укуси» —
Сууксу
            показал
                         кипарисы-носы
и унесся
              в туманную синь.
Го-
     ра.
Груз.
        Уф!
По-
     ра.
Гур —
       зуф
Станция.
              Стала машина старушка.
Полпути.
              Неужто?!
Правильно
                 было б
                            сказать «Алушка»,
а они, как дети —
                             «Алушта».
В путь,
           в зной,
крутизной!
Туда,
         где горизонта черта,
где зубы
              гор
                    из небесного рта,
туда,
        в конец,
                     к небесам на чердак,
на —
        Чатырдаг.
Кустов хохол
                      да редкие дерева́.
Холодно.
              Перевал.
Исчезло море.
                       Нет его.
В тумане фиолетовом.
Да под нами
                    на поляне
радуги пыланье.
И вот
         умолк
                   мотор-хохотун.
Перед фронтом
                         серебряных то́полей
мы
     пронеслись
                        на свободном ходу
и
   через час —
                       в Симферополе.

Много
          чудес
                    в Москве имеется:
и голос без человека,
                                   и без лошади воз.
Сын мой,
               побыв в красноармейцах,
штуку
          такую
                    мне привез.
«Папаша, — говорит,—
                                      на вещицу глянь.
Не мешало
                  понять вам бы».
Вынимает
                 паршивую
                                  запаянную склянь.
«Это, — говорит,—
                               электрическая лампа».
«Ну, — говорю,—
                             насмешил ты целую волость».
А сам
          от смеха
                         чуть не усох.
Вижу —
             склянка.
                          В склянке —
                                               волос.
Но, между прочим,
                              не из бороды и не из усов…
Врыл столбище возле ворот он,
склянку
             под потолок наве́сил он.
И начал
             избу
                     сверлить коловоротом.
И стало мне
                    совсем неве́село.
Ну, думаю,
                  конец кровельке!
Попались,
                 как караси.
Думаю,—
                по этой по самой
                                            по проволоке
в хату
          пойдет
                      горящий керосин.
Я его матом…
                       А он как ответил:
«Чего ты,
               папаша,
                            трепешься?»
И поворачивает
                          пальцами —
                                               этим и этим —
вещь
         под названием штепсель.
Как тут
            ребятишки
                              подскачут визжа,
как баба
              подолом
                            засло́нится!
Сверху
            из склянки
                             и свет,
                                        и жар —
солнце,
            ей-богу, солнце!
Ночь.
         Придешь —
                            блестит светёлка.
Радости
              нет названия.
Аж может
                газету
                           читать
                                      телка,
ежели
          дать ей
                       настоящее образование.

Этот сорт народа —
                                 тих
и бесформен,
                      словно студень,—
очень многие
                      из них
в наши
            дни
                  выходят в люди.
Худ умом
                и телом чахл
Петр Иванович Болдашкин.
В возмутительных прыщах
зря
      краснеет
                     на плечах
не башка —
                   а набалдашник.
Этот
        фрукт
                   теперь согрет
солнцем
              нежного начальства.
Где причина?
                      В чем секрет?
Я
   задумываюсь часто.
Жизнь
           его
                 идет на лад;
на него
            не брошу тень я.
Клад его —
                  его талант:
нежный
            способ
                       обхожденья.
Лижет ногу,
                   лижет руку,
лижет в пояс,
                      лижет ниже,—
как кутенок
                  лижет
                            суку,
как котенок
                  кошку лижет.
А язык?!
              На метров тридцать
догонять
              начальство
                                вылез —
мыльный весь,
                        аж может
                                       бриться,
даже
        кисточкой не мылясь.
Все похвалит,
                      впавши
                                   в раж,
что
      фантазия позволит —
ваш катар,
                 и чин,
                           и стаж,
вашу доблесть
                        и мозоли.
И ему
          пошли
                     чины,
на него
            в быту
                       равненье.
Где-то
           будто
                     вручены
чуть ли не —
                     бразды
                                 правленья.
Раз
      уже
            в руках вожжа,
всех
       сведя
                 к подлизным взглядам,
расслюнявит:
                      «Уважать,
уважать
             начальство
                               надо…»
Мы
      глядим,
                   уныло ахая,
как растет
                 от ихней братии
архи-разиерархия
в издевательстве
                            над демократией.

Вея шваброй
                     верхом,
                                 низом,
сместь бы
                 всех,
                         кто поддались,
всех,
        радеющих подлизам,
всех
        радетельских
                              подлиз.

Петр Иванович Сорокин
в страсти —
                    холоден, как лед.
Все
      ему
            чужды пороки:
и не курит
                 и не пьет.
Лишь одна
                  любовь
                              рекой
залила́
            и в бездну клонит —
любит
           этакой серьгой
повисеть на телефоне.
Фарширован
                    сплетен
                                 кормом,
он
    вприпрыжку,
                        как коза,
к первым
               вспомненным
                                     знакомым
мчится
            новость рассказать.
Задыхаясь
                  и сипя,
добредя
              до вашей
                              дали,
он
    прибавит от себя
пуд
      пикантнейших деталей.
«Ну…—
             начнет,
                         пожавши руки,—
обхохочете живот,
Александр
                 Петрович
                                 Брюкин —
с секретаршею живет.
А Иван Иваныч Тестов —
первый
            в тресте
                          инженер —
из годичного отъезда
возвращается к жене.
А у той,
            простите,
                           скоро —
прибавленье!
                     Быть возне!
Кстати,
            вот что —
                            целый город
говорит,
             что раз
                         во сне…»
Скрыл
          губу
                 ладоней ком,
стал
        от страха остролицым.
«Новость:
                предъявил…
                                     губком…
ультиматум
                   австралийцам».
Прослюнявив новость
                                   вкупе
с новостишкой
                        странной
                                       с этой,
быстро
            всем
                     доложит —
                                        в супе
что
      варилось у соседа,
кто
     и что
              отправил в рот,
нет ли,
           есть ли
                       хахаль новый
и из чьих
               таких
                        щедрот
новый
          сак
                у Ивановой.

Когда
          у такого
                       спросим мы
желание
              самое важное —
он скажет:
                «Желаю,
                              чтоб был
                                             мир
огромной
               замочной скважиной.
Чтоб в скважину
                          в эту
                                  влезши на треть,
слюну
          подбирая еле,
смотреть
               без конца,
                               без края смотреть —
в чужие
             дела и постели».