Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)
В ЧЕМ ДЕЛО?
«Хлеб давайте!»
Хлеба мало —
кулачок
хлеба́ припрятал.
Голову
позаломала
тыща
разных аппаратов.
Ездят замы,
тратят суммы,
вздохи,
страхи,
ахи, охи.
Даже
вкус
теряем к сну мы
от возни
и суматохи.
Мозг трещит,
усталость в теле,
люди
двигают горами.
По Союзу
полетели
молнии
и телеграммы.
Конкуренция
и ругань,
папок
«жалоб»
пухнут толщи.
Уничтожить
рад
друг друга
разный
хлебозаготовщик.
Затруднений соучастник,
случая
не провороня,
кружит частник,
вьется частник
сея
карканье воронье.
Вьются частники,
а рядом
в трудовом
упорстве
наши,
обливаясь
потом-градом,
выжимают
хлеб
из пашен.
Волоките
пылеватой —
смерть!
Усерден выше меры,
кто-то
строит
элеватор
из «входящих»…
и фанеры.
Сонм
часов
летит задаром.
Днем
рабочим
стала ночь нам.
Всё
в порядке разударном,
в спешном,
в экстренном
и в срочном.
В доску
выплющились
люди,
как не плющились давно.
Хлеб достанем,
хлеб добудем!
Но…
Шум такой,
по-моему, нелеп.
Вопросом
в ушах
орание:
Разве
то,
что понадобится хлеб,
мы
не знали заранее?
ПРОБА
Какая
нам
польза
лазить по полюсам,
с полюсного глянца
снимать
итальянцев?
Этот рейд небывалый —
пролетарская проба,
проба
нашей выучки,
нервов
и сил.
И «Малыгин»,
и «Красин»! —
ринулись оба,
чтобы льдины трещали
и ветер басил…
Победители мы
в этом холоде голом:
удивляйся, земля,
замирай
и гляди,—
как впервые
в этих местах
ледоколом
подымали людей
с двухметровых льдин.
Жили в железе мы,
а не в вате.
В будущей битве
хватит решимости,
хватит людей,
умения хватит —
дряблых, жирных
снять
и вымести.
Мы
в пробную битву
во льду
введены!..
Весельем
не грех разукраситься.
Привет
победителям ледяным!
Ура
товарищам
красинцам!
ПОП
Сколько
от сатириков
доставалось попам,—
жестка
сатира-палка!
Я
не пойду
по крокодильим стопам,
мне
попа
жалко.
Идет он,
в грязную гриву
спрятав
худое плечо
и ухо.
И уже
у вожатых
спрашивают октябрята:
«Кто эта
рассмешная старуха?»
Профессореет
вузовцев рать.
От бога
мало прока.
И скучно
попу
ежедневно врать,
что гром
от Ильи-пророка.
Люди
летают
по небесам,
и нет
ни ангелов,
ни бе́сов,
а поп
про ад завирает,
а сам
не верит
в него
ни бельмеса.
Люди
на отдых
ездят по ме́сяцам
в райский
крымский край,
а тут
неси
и неси околесицу
про какой-то
небесный рай.
И богомольцы
скупы, как пни,—
и в месяц
не выбубнишь трешку.
В алтарь
приходится
идти бубнить,
а хочется
бежать
в кинематошку.
Мне
священников
очень жаль,
жалею
и ночь
и день я —
вымирающие
сторожа
аннулированного учреждения.
НЕБЕСНЫЙ ЧЕРДАК
Мы пролетали,
мы миновали
местности
странных наименований.
Среднее
между
«сукин сын»
и между
«укуси» —
Сууксу
показал
кипарисы-носы
и унесся
в туманную синь.
Го-
ра.
Груз.
Уф!
По-
ра.
Гур —
зуф
Станция.
Стала машина старушка.
Полпути.
Неужто?!
Правильно
было б
сказать «Алушка»,
а они, как дети —
«Алушта».
В путь,
в зной,
крутизной!
Туда,
где горизонта черта,
где зубы
гор
из небесного рта,
туда,
в конец,
к небесам на чердак,
на —
Чатырдаг.
Кустов хохол
да редкие дерева́.
Холодно.
Перевал.
Исчезло море.
Нет его.
В тумане фиолетовом.
Да под нами
на поляне
радуги пыланье.
И вот
умолк
мотор-хохотун.
Перед фронтом
серебряных то́полей
мы
пронеслись
на свободном ходу
и
через час —
в Симферополе.
ГОРЯЩИЙ ВОЛОС
Много
чудес
в Москве имеется:
и голос без человека,
и без лошади воз.
Сын мой,
побыв в красноармейцах,
штуку
такую
мне привез.
«Папаша, — говорит,—
на вещицу глянь.
Не мешало
понять вам бы».
Вынимает
паршивую
запаянную склянь.
«Это, — говорит,—
электрическая лампа».
«Ну, — говорю,—
насмешил ты целую волость».
А сам
от смеха
чуть не усох.
Вижу —
склянка.
В склянке —
волос.
Но, между прочим,
не из бороды и не из усов…
Врыл столбище возле ворот он,
склянку
под потолок наве́сил он.
И начал
избу
сверлить коловоротом.
И стало мне
совсем неве́село.
Ну, думаю,
конец кровельке!
Попались,
как караси.
Думаю,—
по этой по самой
по проволоке
в хату
пойдет
горящий керосин.
Я его матом…
А он как ответил:
«Чего ты,
папаша,
трепешься?»
И поворачивает
пальцами —
этим и этим —
вещь
под названием штепсель.
Как тут
ребятишки
подскачут визжа,
как баба
подолом
засло́нится!
Сверху
из склянки
и свет,
и жар —
солнце,
ей-богу, солнце!
Ночь.
Придешь —
блестит светёлка.
Радости
нет названия.
Аж может
газету
читать
телка,
ежели
дать ей
настоящее образование.
ПОДЛИЗА