Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

На эфирном океане,
там,
       где тучи-борода,
громко плавает в тумане
радио-белиберда.
Утро.
         На столике стоит труба.
И вдруг
             как будто
                            трубу прорвало́,
в перепонку
                   в барабанную
                                         забубнила, груба:
«Алло!
           Алло!!
                      Алло!!!
                                  Алло!!!!»
А затем —
                 тенорок
                             (держись, начинается!):
«Товарищи,
                   слушайте
                                   очередной урок,
как сохранить
                      и полировать яйца».
Задумался,
                   заволновался,
                                          бросил кровать,
в мозгах
              темно,
                         как на дне штолен,
— К чему ж мне
                          яйца полировать?
К пасхе,
             што ли?! —
Настраиваю
                    приемник
                                    на новый лад.
Не захочет ли
                       новая волна порадовать?
А из трубы —
                      замогильный доклад,
какая-то
             ведомственная
                                      чушь аппаратова.
Докладец
                полтора часа прослушав,
стал упадочником
                             и затосковал.
И вдруг…
                встрепенулись
                                        восторженные уши:
«Алло!
           Последние новости!
                                           Москва».
Но то́тчас
                в уши
                          писк и фырк.
Звуки заскакали,
                           заиграли в прятки —
это
      широковещательная Уфы
дует
        в хвост
                     широковещательную Вятки.
Наконец
              из терпения
                                  вывели и меня.
Трубку
            душу́,
                      за горло взявши,
а на меня
                посыпались имена:
Зины,
         Егора,
                   Миши,
                              Лели,
                                        Яши!
День
        промучившись
                                в этом роде,
ложусь,
             а радио
                          бубнит под одеяло:
«Во саду аль в огороде
девица гуляла».
Не заснешь,
                    хоть так ложись,
                                               хоть ина́че.
С громом
               во всем теле
крою
        дедушку радиопередачи
и бабушку
                 радиопочте́лей.
Дремлют штаты в склепах зданий.
Им не радость,
                        не печаль,
им
     в грядущем нет желаний,
им…
— с е м ь   с   п о л о в и н о й   м и л л и о н о в! —
                                                                  не жаль!

Труд рабочего,
                        хлеб крестьян —
на этих
             двух осях
катится
             время
                       на всех скоростях,
и вертится
                  жизнь вся.
И если
            вдоволь
                          муку меля
советская
                вертится мельница,
тебя —
            свобода,
                          тебя —
                                      земля,
никто
         отобрать не посмелится.
Набег
          дворянства
                             не раз повторен:
отбито
           и сожжено —
лишь потому,
                      что в сумках
                                           патрон
с краюхой лежал,
                            с аржаной.
Деревня
              пошла
                         ходить в сапогах.
(Не лаптем же —
                            слякоть хлебать!).
Есть сапоги.
                    Но есть…
                                    пока
рабочему
                есть хлеба́.
Добреет крестьянство
                                    и дом его,
и засухой
                хлеб
                        не покаран.
Так в чем же заминка?
                                    И отчего
хвосты
            у наших пекарен?
Спокойствие.
                     Солнце
                                 встает на заре,
а к ночи
             садится на домики,
и глядя
            на тишь,
                          ковыряют в ноздре
некоторые
                 губ-комики.
Зерно
          не посыпется в рот само,
гляди,
          чтоб леность
                               начисто смёл —
и голос надобен вкрадчивый.
Р а б о т у
                 у д в о й
                               н а   с е л е,
                                                  к о м с о м о л!
Б у д и,
            п о м о г а й,
                                р а с к а ч и в а й!
Чтоб каждый понял,
                                чтоб каждый налег,
чтоб за семь
                     ближайших суток
пошел
          на ссыпные
                             сельхозналог,
скользнула
                  по снегу
                                семссуда.
Несись
            по деревне
                              под все дымки́:
— Снимай,
                  крестьянин,
                                     с амбаров замки!
Мы —
          общей стройки участники.
Хлеб —
             государству!
                                  Н и   п у д а   м у к и
н е   с с ы п е м
                         о т н ы н е
                                          у   ч а с т н и к а!

Помните
              раньше
                           дела провинций? —
Играть в преферанс,
                                 прозябать
                                                 и травиться.
Три тысячи три,
                          до боли скул,
скулили сестры,
                           впадая в тоску.
В Москву!
                В Москву!!
                                 В Москву!!!
                                                   В Москву!!!!
Москва белокаменная,
                                    Москва камнекрасная
всегда
           была мне
                           мила и прекрасна.
Но нам ли
                 столицей одной утолиться?!
Пиджак Москвы
                          для Союза узок.
И вижу я —
                   за столицей столица
растет
           из безмерной силы Союза.
Где во́роны
                   вились,
                                над падалью каркав,
в полотна
                железных дорог
                                          забинтованный,
столицей
                гудит
                         украинский Харьков,
живой,
           трудовой
                          и железобетонный.
За горами угля́
                         и рельс
поезда
           не устанут свистать.
Блок про это писал:
                                «Загорелась
Мне Америки новой звезда!»
Где раньше
                   су́шу
                            китов и акул
лизало
            безрыбое море,
в дворцах
                и бульварах
                                    ласкает Баку —
того,
        кто трудом измо́рен.
А здесь,
             где афиши
                               щипала коза,
— «Исполнят
                      такие-то арии»…—
сказанием
                 встает Казань,
столица
              Красной Татарии.
Москве взгрустнулось.
                                    Старушка, што ты?!
Смотри
             и радуйся, простолицая:
вылупливаются,
                           во все Советские Штаты,
новорожденные столицы!