Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Славлю,
              от восторга воя,
дядю
         ЭМЭСПЭО я.

Видит дядя:
                   вузовцы
в голод
            знанием грузятся.
На голодных вузов глядя,
вдрызг
            расчувствовался дядя.
Говорит,
              глаза коряча:
«Вот вам —
                    завтрак разгорячий.
Черноморских
                       устриц с писком
заедайте
               супом-биском.
Ешьте,
           если к дичи падки,
на жаркое
                куропатки.
Рыбку ели?
                   Ах, не ели?
Вот
       на третье вам —
                                  форели.
А на сладкое
                     же
жрите
          это бламанже.
Не забудете
                    века
завтрак
             на два червяка!»
Что ж,
          я дядю не виню:
он
    привык к таким меню.
Только
           что-то
                     вузовцы
не едят,
             конфузятся.
«Что приуныли?
                           Бокалы не пените?!
Жир куропатки
                        шампанским полей!»
«Добрый дядя,
                        у нас
                                 стипендий
только всего —
                         25 рублей!»

Ты расскажи,
                     ЭМЭСПЭО, нам,
чтобы зажить
                      с комсомолом в ладах,
много ль
               таких
                        расцветает пионом
в расканцелярских
                              ваших садах?
Опустили бы,
                      мечтатели,
                                        головки
с поднебесий
                      на вонючие столовки.

Из снегового,
                     слепящего лоска,
из перепутанных
                           сучьев
                                      и хвои —
встает
           внезапно
                          домами Свердловска
новый город:
                     работник и воин.
Под Екатеринбургом
                                 рыли каратики,
вгрызались
                   в мерзлые
                                    породы и ру́ды —
чтоб на грудях
                        коронованной Катьки
переливались
                       изумруды.
У штолен
               в боках
корпели,
              пока —
Октябрь
             из шахт
                          на улицы ринул,
и…
      разослала
                       октябрьская ломка
к чертям
              орлов Екатерины
и к богу —
                 Екатерины
                                  потомка.
И грабя
             и испепеляя,
орда растакая-то
прошла
            по городу,
                            войну волоча.
Порол Пепеляев.
Свирепствовал Га́йда.
Орлом
           клевался
                          верховный Колчак.
Потухло
              знамен
                          и пожаров пламя,
и лишь,
             от него
                         как будто ожог,
сегодня
             горит —
                           временам на память —
в свердловском небе
                                  красный флажок.
Под ним
              с простора
                               от снега светлого
встает
           новоро́жденный
                                    город Све́рдлова.
Полунебоскребы
                           лесами по́днял,
чтоб в электричестве
                                  мыть вечера́,
а рядом —
                 гриб,
                          дыра,
                                   преисподняя,
как будто
               у города
                             нету
                                    «сегодня»,
а только —
                  «завтра»
                                и «вчера».
В санях
             промежду
                             бирж и трестов
свисти
           во весь
                       широченный проспект.
И…
      заколдованное место:
вдруг
          проспект
                        обрывает разбег.
Просыпали
                  в ночь
                             расчернее могилы
звезды-табачишко
                              из неба кисета.
И грудью
               топок
                        дышут Тагилы,
да трубки
                заводов
                             курят в Исети.

У этого
            города
                       нету традиций,
бульвара,
                дворца,
                            фонтана и неги.
У нас
         на глазах
                        городище родится
из воли
             Урала,
                        труда
                                  и энергии!

Я пролетарий.
                       Объясняться лишне.
Жил,
        как мать произвела, родив.
И вот мне
                квартиру
                               дает жилищный,
мой,
       рабочий,
                     кооператив.
Во — ширина!
                       Высота — во!
Проветрена,
                   освещена
                                   и согрета.
Все хорошо.
                    Но больше всего
мне
       понравилось —
                                это:
это
      белее лунного света,
удобней,
              чем земля обетованная,
это —
          да что говорить об этом,
это —
          ванная.
Вода в кране —
холодная крайне.
Кран
        другой
не тронешь рукой.
Можешь
             холодной
                            мыть хохол,
горячей —
                 пот пор.
На кране
              одном
                        написано:
                                        «Хол.»,
на кране другом —
                              «Гор.».
Придешь усталый,
                              вешаться хочется.
Ни щи не радуют,
                             ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься —
                              и мертвый расхохочется
от этого
             плещущего щекотания.
Как будто
                пришел
                             к социализму в гости,
от удовольствия —
                               захватывает дых.
Брюки на крюк,
                        блузу на гвоздик,
мыло в руку
                    и…
                          бултых!
Сядешь
             и моешься
                               долго, долго.
Словом,
             сидишь,
                           пока охота.
Просто
            в комнате
                            лето и Волга —
только что нету
                         рыб и пароходов.
Хоть грязь
                 на тебе
                              десятилетнего стажа,
с тебя
          корою с дерева,
чуть не лыком,
                        сходит сажа,
смывается, стерва.
И уж распаришься,
                              разжаришься уж!
Тут —
          вертай ручки:
и каплет
              прохладный
                                  дождик-душ
из дырчатой
                    железной тучки.
Ну ж и ласковость в этом душе!
Тебя
        никакой
                     не возьмет упадок:
погладит волосы,
                            потреплет уши
и течет
             по желобу
                              промежду лопаток.
Воду
        стираешь
                        с мокрого тельца
полотенцем,
                    как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам —
                                    пол
                                          стелется,
извиняюсь за выражение,
                                         пробковым матом.
Себя разглядевши
                              в зеркало вправленное,
в рубаху
              в чистую —
                                 влазь.
Влажу и думаю:
                          — Очень правильная
эта,
      наша,
                советская власть.